Взгляд через плечо

Есть вопросы, задавать которые не стоит, и именно такой вопрос я задала: «Любили ли вы когда-нибудь?» Спросить о любви – то же, что спросить о вере: «Верите ли вы и какова сила вашей веры?» Но я спросила то ли из желания дать адекватный отпор предшествующей попытке вмешательства в мою личную жизнь, то ли по какой-то другой причине, но точно не из любопытства, чужая жизнь меня не слишком интересует. Впрочем, я и не была особенно уверена в том, что мне ответят, но ошиблась.

– Да, конечно, я любил, и не раз, – ответил мой собеседник словно из далека, как если бы он повернулся лицом к своему прошлому, отвернувшись от меня настоящей.

– Несколько раз? – переспросила

– Ну почему же, – не обращая внимания на мою задиристость, откликнулся он, – просто это чувство было всегда разным. В юности – более романтическим и страстным, когда я стал старше – это было совсем другое чувство…

Наверное, можно было его разговорить, но мне не нужно было чужое прошлое.

– Знаете, – обратился ко мне мой собеседник, не услышав моего молчания, – слово «любовь» для меня очень много значит, я не могу и не хочу затирать его постоянным использованием.

– Понимаю, – ответила я, – поскольку и сама нечасто произношу его.

И в то же время мне почему-то показалось, что «любовь» для моего собеседника была вовсе не роскошным, чудесным образом ограненным бриллиантом, а заложенной между страниц книги маргариткой. Заложенной, возможно, даже не им, а например, его дедом, а он старается как можно реже пользоваться этой книгой и тем более открывать ее на этой странице. Трогательно, но не мое. И тут неожиданно для самой себя я сделала вывод:

– Думаю, вы не любили!

– Ну почему же так?! – недоумевает мой деликатный оппонент, деликатный, потому что любой другой уже давно бы нашел способ прекратить этот неудобный для него разговор.

– Видите ли, – пытается он объяснить мне как нетерпеливому подростку, не знающему жизни, – любовь многогранна, она имеет массу проявлений.

– Любовь, – не унимаюсь я, – это то, что пронзает твою жизнь насквозь, не оставляя никакого выбора в определениях. Это судьба, – наконец решаюсь произнести я свой приговор.

Наверное, человек, беседующий со мной, сотни раз, прав, я и сама прежде думала так же, классифицируя вслед за психологами это, в сущности, тотальное чувство, вычленяя из него любовь-нежность, любовь-дружбу, любовь-страсть, привязанность к родителям, к ребенку и так без конца. Да, конечно, все это отблески одного, как солнечные зайчики или блики на воде, но Солнце-то одно! Это все сжигающее и беспощадное Солнце, дающее жизнь, тепло, ласку, нежность, – оно одно. Вы можете жить, наслаждаясь его теплом, и не принимать его самого. Может быть, из страха быть сожженным, из врожденного рационализма, из-за того, что для вас вполне довольно тепла и в полутени, но от этого Солнце не перестанет быть Солнцем, а любовь – любовью.

Ну что же я делаю?! Я же уже обжигалась на подобном. Да и что произошло бы, если бы каждого человека на Земле захватывал солнечный водоворот страсти, оставляя потом жить ослепленного и беспомощного.

Что остается от того безумия, которое называют любовью? В сущности, не больше, чем от маргаритки, заложенной между страниц: диск с записями мелодий танго с концерта, на который я не пошла, детская считалочка про короля и королеву, записанная на диктофон моего телефона, не бог весть какой постер с изображением плывущей Венеции – все то, что так и осталось в наших проектах и никогда не осуществится. Ни концерт, ни поездка в Венецию… И только наши фантазии, переведенные в слова, где мы бесконечное число раз разными цветами в бесчисленной вариации оттенков воссоздаем образ друг друга, только они, совпавшие не столько во времени и пространстве, сколько в вечности, живут и останутся памятью о нас тем, кто не будет знать даже наших имен. Это будут фантазии на тему любви – любви счастливой и несчастной, разделенной и потерявшейся – и вновь обретенной, и снова преданной, но все равно любви.

Как мало у него осталось от меня – флакончик с губной помадой, забытый в машине, книжка рассказов Касареса и фантазии, которые мы так заботливо привили на старый ствол яблони, которая и есть, в сущности, наша жизнь.