Взгляд в звездное небо. Избранные эссе о культуре
Шрифт:
Святилище Фань Чжунъяня, эпоха Сун
Представляю, как в старости он сидел в своем маленьком дворике в беседке у колодца, как тревожно прохаживался в бамбуковой роще, как корил себя за то, что мало успел, как волновался о народе и о стране. Он вспоминал свою жизнь на границе, когда в походах не оставалось времени на сон, полководец был седовлас, а солдаты проливали слезы, вспоминал жизнь в дворцовых чертогах, когда он усердно трудился, помогая государю, вспоминал, как помогал при стихийных бедствиях и раздавал еду, как видел тяготы простого народа. Обобщив опыт мудрецов прежних эпох и собственный политический путь, он наконец вздохнул: «Печалится он прежде всех – и той печалью, что мир объяла весь кругом. И рад он после всех тогда лишь, когда весь мир объяла радость» [40] . Эта глубокая мысль, словно колокольный звон в большом храме, разнеслась по округе, потрясла весь мир. Этот звон звучит вот уже тысячу лет, он вдохновил немало принципиальных и достойных людей, направил на истинный путь многих чиновников. «В башне на Юг от Юэ» создавались не в самой башне, автор не наблюдал сам непосредственно прекрасные виды озера Дунтинху. Это символическое произведение. Фань Чжунъянь метафорически отразил в нем свое понимание жизни и общества, политические перипетии, идеи и пережитые страсти. В незримом присутствии пейзажей Дунтинху он изверг свои мысли бурным потоком,
40
В башне на Юг от Юэ // Искусство действовать на душу. Традиционная китайская проза: [антология] /пер. с кит. В.М. Алексеева. М.: РИПОЛ классик: Изд-во «Пальмира», 2018. С. 275.
Весенний ветер касался зеленых веток на деревьях, стоящих здесь с эпох Тан и Сун; бамбуковые деревья покачивали нежно-изумрудными листьями, река времени принесла в это древнее святилище еще одну весну. Фань Чжунъянь тихо сидел внутри и молча наслаждался весенним днем. Я прогулялся по дворику и, постояв перед святилищами Фань Чжунъяня, Оуян Сю и Фу Би, подумал, что в истории было немало чиновников, занимавших те же посты, что и они, и немало тех, кто точно так же усердно трудился на политическом поприще, но отчего-то именно Фань Чжунъяня помнят уж тысячу лет, именно его до сих пор не забыли. Я подумал, что просто усердно трудиться и искренне жертвовать собой недостаточно – всему этому придет конец со смертью человека, он заслужит признание лишь своих современников. Намного важнее оставить после себя духовное наследие, идеи, откликающиеся в народных сердцах, соответствующие законам истории. Именно это высказывание – «печалится он прежде всех – и той печалью, что мир объяла весь кругом. И рад он после всех тогда лишь, когда весь мир объяла радость» [41] – своим прогрессивным взглядом на печали и радости сделало память о Фань Чжунъяне вечной.
41
В башне на Юг от Юэ / / Искусство действовать на душу. Традиционная китайская проза: [антология] / пер. с кит. В. М. Алексеева. М.: РИПОЛ классик: Изд-во Пальмира., 2018. С. 275.
Я вышел из святилища, сел в машину и выехал за город. По дороге мне встретились две высокие каменные арки, они казались особенно одинокими на холодном ветру. Люди говорили, в этом месте когда-то жил Хэн-ван, могущественный член императорской семьи, ныне здесь остались лишь две эти арки у дороги да иероглиф на горе. Я посмотрел вдаль, туда, где осталась гора Юньмэныпань, – она гордо высилась в туманной дымке, упираясь вершиной в самое небо. Человек, вырезавший иероглиф, не остался в веках, осталась лишь эта безмолвная гора; тот, кто строил эти высокие арки, тоже давно уже умер. Только те, кто собственными жизнями ворочает жернова истории, вечно живут в нашей памяти.
Апрель 1991 года
Читаю Лю Юна
Лю Юн – не самая крупная фигура в китайской истории. Его либо не знают вовсе, либо слышали о нем мельком и благополучно забыли. Но в последние годы эта «ивовая лоза» [42] накрепко оплела меня, и причиной тому вовсе не его знаменитые строки «Под ивою прибрежной, / луной щербатой, ветром свежим» [43] , и не его строки «Пусть я иссохну с утешеньем, что ради милой можно пострадать» [44] , а он сам, его жизненные перипетии, нечаянное везение и вынесенная из них жизненная мудрость.
42
Фамилия Лю означает «ива». – Примеч. пер.
43
Лю Юн. Студёна ночь, цикада стонет//Гармония слов. Китайская лирика X–XIII веков/пер. с кит., сост. С. А. Торопцев; науч, консультант проф. Гу Юй. М.: Шанс, 2022. С. 14.
44
Там же. С. 13.
Лю Юн родом из Чунъани, с севера провинции Фуцзянь, он не оставил о себе практически никаких прижизненных записей, не известны даже точные даты его рождения и смерти. Я ездил на север провинции Фуцзянь, хотел разузнать там о его происхождении, отыскать хоть какие-то сохранившиеся реликвии, но не нашел ни единой зацепки, никакой информации. Сегодня известно только, что примерно в тридцать лет он покинул родные края и уехал в столицу, чтобы получить ученую степень и стать чиновником. Как и большинство интеллигентов в эпоху феодализма, он считал политику единственной целью в жизни. Впрочем, это естественно: кто не мечтает прожить свой короткий век как можно ярче? Благодаря таланту можно обрести власть, а благодаря власти – реализовать свои амбиции, изменить мир, оставить о себе память в веках. В те годы у людей не было такой свободы самореализации, как сегодня, когда любой может стать предпринимателем, писателем, певцом, футболистом. Тогда к богатству и славе вела лишь одна дорога – чиновничья. Множество людей политическое поприще сгубило. Были такие поэты, как Ли Бо и Тао Юаньмин, которые не нашли место в политике и ушли в отшельники; как Су Ши и Бо Цзюйи, которым по душе больше была литература, чем политика; как Мэн Хаожань, который прятался в горе Чжуннаньшань, а мечтал о столице; как Чжугэ Лян, который говорил, что не гонится за славой, носил холщовую одежду и возделывал землю, а сам тайком копил силы и как только встретил просвещенного государя, сразу начал вершить великие дела. Лю Юн был человеком иного рода: он сначала с огромным энтузиазмом занялся политикой, а потом, столкнувшись с трудностями, не ушел подобно многим образованным людям в отшельники и не прятался в горах, а поселился в городе, затерялся в самой гуще народной толпы и там обрел литературную известность, свое место в литературе. Это крайне редкий случай для китайской феодальной интеллигенции.
Примерно в 1017 году, в первый год правления императора эпохи Сун Чжэнь-цзуна, Лю Юн приехал на экзамены в столицу. Он думал, что его талант гарантирует ему место среди лучших из лучших, и уже грезил о великих делах. Однако он провалил первый же экзамен. Он не расстроился и улыбнулся: «Деньги и почет не достаются по щелчку пальцев, для успеха необходимы высокие стремления». Через три года он снова сдавал экзамены и опять провалился. На этот раз он уже не сдержал недовольства и написал свое знаменитое стихотворение «На золотой дощечке…» на мелодию «Хэчунтянь»:
На золотой дощечке,В списке сдавших экзаменИмя свое средь первыхТщетно ищу глазами.Рушатся, гибнут планыСразу, в одно мгновенье!Где же стезя ненужныхБлистательному правленью?Коль не дано судьбоюСоколом в небо взвиться,Так почему я не воленВдоволь земным насладиться?Что мне за польза думать:Лучше так иль иначе,Ждут ли меня успехиИли45
Лю Юн. На золотой дощечке…//Голос яшмовой флейты/пер. скит. М.И. Басманова. М.: Художественная литература, 1988. С. 94–95.
«Ну и что, что я не сдал экзамены на пост чиновника, – решил он. – Если я талантлив, я все равно получу признание в обществе и буду таким же чиновником, только без чиновничьей одежды. Зачем мне эта дутая слава, я лучше обменяю ее на вино и веселье». Так он высказал свое недовольство, причем избрал для этого форму, в которой был особенно силен – стихотворную, хотя тогда он еще не знал, какое влияние обретут его стихи. Изящные фразы и прекрасная мелодика языка вскоре покорили всех любителей поэзии, зазвучали на праздниках и торжественных собраниях как среди простого народа, так и в высшем обществе – везде, где жили люди, звучали стихи Лю Юна. Это напомнило мне, как в годы «культурной революции» знаменитого каллиграфа Шэнь Иньмо причислили к преступникам и заставили писать объяснительную. Но как только он заканчивал одну, ее сразу воровали, не дожидаясь даже, пока высохнет тушь. Стихотворение Лю Юна, в котором он выразил свой ропот, быстро стало известным и дошло до дворца. Услышав его, император Жэнь-цзун пришел в ярость и затаил на поэта злобу. Лю Юн провел в Пекине еще три года, вновь предпринял попытку сдать экзамены и в этот раз преуспел. Но когда император лично вывешивал списки успешно сдавших экзамены, то сказал, что Лю Юн «только и знает, что петь да балагурить, за ним идет дурная слава», и вычеркнул его имя. Этот удар оказался слишком серьезным. Лю Юн еще глубже ушел в народ и погрузился в творчество, говоря с усмешкой: «Я пишу стихи по приказу самого императора». Целыми днями он пропадал в публичных домах, водил дружбу с певичками, многие из которых прославились благодаря его стихам. Они искренне его оберегали, кормили, давали кров и даже платили гонорары. Как вы думаете, на какие средства этот бедный литератор скитался в Пекине? На те, что выручал с продажи своих стихов. Скитальческие тяготы, невзгоды и холод со стороны императорского дома вдохновляли его творить еще усерднее. Он стал первым поэтом, сблизившимся с народом. Свою творческую жизнь в городских трущобах он вел целых семнадцать лет, до тех пор, пока на сорок седьмом году жизни не сдал экзамены и не получил скромный чиновничий пост.
Что это за место такое – публичный дом? Там получают наслаждение, там падают духом, там доходят до разорения и учатся транжирить деньги, там становятся распущенными и опускаются на самое дно. Даже обладающие невероятной волей и несгибаемым характером в публичном доме чаще всего сгнивают до костей и превращаются в грязь. Но Лю Юна публичный дом не испортил. Его талант и здесь нашел применение. В китайском языке есть такое изречение: талант как шило – в мешке не утаишь. Действительно, шило рано или поздно уколет своим острием. Императору Жэнь-цзуну талант Лю Юна был не по нраву, и он выбросил поэта из императорского двора прямо на дно городской жизни, совершенно не предполагая, что простая одежда и мирская жизнь не уменьшат блеск его поэзии. «Песенник известный, /Я средь простого люда, / В сущности, первым министром / Принимаюсь повсюду», – как писал Лю Юн. Все так и получилось, просто блистательный талант облачили в скромный наряд. Но одного таланта мало, нужна еще и воля, ведь многие в окружении певичек беспечно растрачивали свой талант впустую. Конечно, можно обвинять Лю Юна в отсутствии воли, в том, что он не был таким, как призывал поэт Синь Цицзи: «Мужчина должен обладать железной решимостью, / проявлять себя в деле, / держать на плечах небосвод». Можно корить его в том, что он не был похож на поэта Лу Ю: «За тысячи ли, в званье хоу, / Отправиться жажду я снова. / Пусть сед я, / Но сердце пылает, / Да только про то / Кто узнает!» [46] . Но они все жили в разное время. Лю Юн – в самом начале эпохи Сун, когда страна была едина, царило спокойствие, а культура и экономика возрождались и процветали. Столичный город Кайфэн тогда был самым большим в мире, стремительно формировался новый слой городского населения и под стать ему развивалась популярная городская культура. Фридрих Энгельс писал об эпохе Возрождения: «…эпоха, которая нуждалась в титанах и которая породила титанов» [47] . Городская культура тоже нуждалась в своих титанах. И появился Лю Юн. Он стал первым в истории Китая писателем, который посвятил себя городской поэзии. Плодородная городская среда приняла и вскормила его, и он, словно упавшее в землю зернышко, стал стремительно расти, раскрывая свой талант.
46
Лу Ю. Снег падал. Звук рога раздался… //Голос яшмовой флейты/пер. M. И. Басманова. С. 229.
47
Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения: в 30 т. 2-е изд. Т. 20. М.: Госполитиздат, 1961. С. 347.
Вклад Лю Юна в поэзию можно сравнить с вкладом Ньютона и Эйнштейна в физику, он носит эпохальное значение. Поэт создал новую форму цы – чандяо, которые насчитывали более ста иероглифов. Эта форма сменила дуаньлин – цы малой формы в несколько десятков иероглифов. Лю Юн освободил цы от официального стиля, смело привнес в него мотивы городской жизни, городские чувства, городской язык, создал стихи, в которых горожане воспевали сами себя. Он также развил повествовательные приемы, отказался от метафор и с помощью простого повествования воспроизвел в своих стихах невероятное настроение. Его слова пронизывали, словно ультразвуковое зондирование, были точны, как электронный микроскоп, невозможно не восхититься тонкостью, которой он достиг в искусстве. Ему хватало нескольких слов, чтобы добиться эффекта, который сложно обеспечить даже с помощью целого набора видеооборудования. Обратимся к его знаменитому цы на мелодию «Башэн Ганьчжоу», которое не устаревает уже девятьсот лет: