Взлет черного лебедя
Шрифт:
— Прошу вас, мисс Джеймс, отдохните. Похоже, ночь у вас выдалась долгая.
Его взгляд был устремлен на мою шею. Я закутала горло шарфом, Оби будто прикоснулся к двум колотым ранкам на коже. Я покраснела.
— И верно, ты очень усталая, Гарет. Ты не должна себя загонять в угол, пока меня нет дома и я не могу о тебе позаботиться.
Я чуть не рассмеялась. Когда я в последний раз ощущала заботу? Уж точно не после гибели матери. Когда мы вернулись с ее похорон, отец уселся в ее кресло-качалку, купленное в антикварном магазине, когда мама была беременна мной… и кресло под ним развалилось. Он тогда разрыдался, хотя на кладбище
— Не слишком ли ты много времени суетишься в галерее? — осведомился отец.
— За нас старается Майя, — заверила я Романа. — Но нам необходимо наскрести немного денег, чтобы платить ей побольше, когда она так перерабатывает.
Я поморщилась от неловкости. Неприятно заговаривать о финансах, когда папа еще не поправился, но Майя действительно пришла к нам на выручку.
Роман согласно кивнул. Я села на стул, предложенный мне Обероном. Он шагнул на несколько дюймов в сторону и прислонился к стене. Крылья бесшумно сложились за спиной. Уголки его изумрудных миндалевидных глаз оказались чуть приподняты вверх, и в них плясали искорки. Кончики его ушей были слегка заострены, а кожа отливала золотом. Даже в своей медицинской форме он выглядел по-королевски. Я вспомнила стихотворную строку — не Шекспира, а другого поэта, описывающего Оберона. «Король лунного света, принц сновидений». [38] «Так и есть», — решила я.
38
Строка из стихотворения английского писателя и поэта Хораса (Горация) Уолпола (1717–1797).
— Значит, вы с Гаити? — поинтересовалась я у него. Из сказок мамы я помнила, что фейри не могут лгать, отвечая на прямо поставленный вопрос.
— Мой народ пришел на этот остров из другой страны, — ответил Оби Смит, лукаво улыбнувшись.
— Но вы действительно знали Сан Леона? Вы молодо выглядите. В семидесятых, когда Сан жил на Гаити, вы, наверное, были еще ребенком.
— Внешность обманчива. Я гораздо старше. В Нью-Йорк я приехал примерно в то же время, когда в городе появился Сан. На самом деле я как раз рассказывал вашему отцу о том, что он некоторое время жил у меня. И незадолго до смерти оставил в моей квартире картину. На ней изображена красивая темноволосая женщина, стоящая перед каменной башней. Полотно называется «Маргарита».
— Видимо, он написал портрет твоей матери, — сообщил Зак. — Сан был от нее без ума… Как и все мы, конечно.
Я поглядела на Зака. Он взял розданные карты и ловко тасовал их костлявыми пальцами. В нем что-то изменилось. Войдя в палату, я не заметила ауры ни у Романа, ни у Зака. Сияние Оберона затмило остальные цвета. Лишь теперь я обнаружила над головой художника светло-зеленое свечение. Цвет юной весенней листвы… Ширина нимба была около четверти дюйма, и почему-то я не сомневалась, прежде она была иной, и нежный оттенок он приобрел недавно.
А еще я заметила, что у Зака не трясутся руки. Кроме того, когда он говорил о моей матери, он всегда волновался.
— Ты прав, — согласился папа. — «Маргарита, твердыня моей силы, — вот как говорил Леон, — оберегай меня». Мне приятно думать о том, что он изобразил ее незадолго до своего ухода из жизни.
Надо же, Роман помнит, что Сан Леон мертв! И он не горевал об этом.
— Я бы хотела увидеть произведение Леона, — произнесла я.
— Я обещал вашему отцу, что принесу ему картину. Может, если вы не заняты, то составите мне компанию и сами ее возьмете. Сейчас заканчивается моя смена. Я недалеко живу.
— Но я только что пришла. Я хотела бы побыть с отцом…
Внезапно я услышала негромкое сопение. Я скосила глаза на Романа и увидела, что он мирно спит.
— Боюсь, мы его утомили — целую ночь напролет рассказывали разные истории, — негромко протянул Оберон. Он положил ладонь на плечо Зака, тот обмяк на стуле и отключился. Аура старика запульсировала и стала еще шире. — Почему бы вам не проводить меня? Нам о многом надо потолковать.
Я встала и следом за Обероном покинула палату. Мне хотелось задать ему миллион вопросов. Существовали ли еще создания вроде него? Тот ли он самый Оберон, которого описал Шекспир в своем «Сне в летнюю ночь»? Мог ли он летать с помощью крыльев? Или они являются иллюзией, фокусом? Где правда, а где обман? Какова вероятность того, что я теряю рассудок? Но я решила сменить тему на более скучную и обыденную.
— И чем же, — спросила я, когда мы шагали по коридору, — король лунного света и принц сновидений занимается в больнице?
Оберон Смит запрокинул голову, и по этажу разнесся его рокочущий, гортанный смех. Изумрудная волна покатилась впереди него. Она окутывала и стариков, и молодых и, наконец, настигла тощего пациента в кресле-каталке. Он поднял руку, прикоснулся к своему лицу — будто вспомнил, кто он такой.
— Ах, этот старый баловник Гораций Уолпол! Говорил я ему, что его цветистая фраза меня когда-нибудь смутит. А вам, моя милая, я скажу: дела плохи. И могут стать еще хуже.
ПОД ЗЕМЛЮ
Оберон направился в раздевалку для медперсонала на пятом этаже. Он взял из шкафчика свое пальто. Я наблюдала за его изящными движениями. Крылья прошли сквозь черную кожу, нисколько не помявшись.
— Тебе надо усвоить важную вещь, — заявил Оберон, поймав на себе мой взгляд. — Волшебство и реальность (по крайней мере, то, что ты привыкла ею считать) перемешаны между собой. Как слоеный пирог. Не всегда очевидно, где кончается одно и начинается другое.
— А я-то думала, что буду охранять дверь между двумя мирами в качестве Сторожевой Банши, — пробормотала я, когда он нажал на кнопку вызова лифта.
В ответ Оберон выудил из кармана пальто гелевую ручку и стопку разноцветной бумаги для заметок. Он нарисовал что-то вроде спирали на верхнем, зеленом листке и изобразил на обороте тот же самый знак.
Остаток времени мы провели в молчании. Выйдя из лифта, Оберон так стремительно пронесся по вестибюлю, что развевающиеся полы длинного пальто гулко хлопали по его ботинкам. Я поспешила за ним к выходу. Он перешел Двенадцатую улицу посередине квартала. Я уже бежала, чтобы не отстать, и едва не попала под машину. Может, я его ненароком рассердила? Вероятно, не стоило упоминать о моей «миссии».
Вдруг Оберон резко затормозил, и его крылья ударили по воздуху. Он потащил меня к подъезду, обрамленному двумя колоннами. Затем развел в стороны руки, к ладоням которых прилипли стикеры. Нарисованные знаки загорелись изумрудным, потом голубым и белым, будто раскаленный металл, и в конце концов начали дымиться. Середина спирали уподобилась пылающему оку. Оберон взялся обеими руками за колонны. Раздалось шипение, и я ощутила запах горящей плоти. Когда Оберон отнял ладони, на камне отпечатались спиралевидные глаза, и они сверкали серебром. Они напоминали вышивку, а между ними искрилась паутина, сотканная из тонких прочных нитей.