Взлетная полоса
Шрифт:
Однако по мере продолжения разговора улыбка на Антоновом лице сперва приувяла, а затем и полностью рассосалась. И не потому, что сцена из французской кинокомедии перестала казаться смешной… Просто надежды на то, что Савельев выдаст себя с потрохами, не оправдывались. Напротив, исполнительный директор «Гаррисон Райт», отказываясь от выгодного предложения в пользу друзей, повел себя порядочно и достойно – в общем, по-мужски.
– Или ты, Леня, такой хитрый жук, что заметил мой «жучок»… – вполголоса пробормотал себе под нос разочарованный Антон. – Но вряд ли. Я – хитрее… Или ты и правда такой благородный… Или что-то тут не так.
Однако по мере дальнейшего хода разговора лицо его разглаживалось, теряло выражение недовольства. Стас не желал
– Ну хорошо, ты меня убедил. Я согласен обдумать твое предложение. Но дай мне хотя бы месяц.
– Много!
– Ну, допустим, две недели…
– Так и быть. Чего не сделаешь ради хорошего человека! По такому случаю стоит выпить. Половой, еще вискарь!
– Стас, напоминаю, что я за рулем…
«Вот так-то, – удовлетворенно вздохнул Антон Плетнев. – „Согласен обдумать“ – можно трактовать в ту и в другую сторону, а на деле все ясно. Игра в благородство – не подкопаешься… А ты, Леня, оказывается, отменный артист!»
Варя Воронина сидела за письменным столом у себя в комнате, пытаясь сосредоточиться, но у нее ничего не получалось. Брошюра «В помощь поступающим в медицинский вуз» напрасно распахнула перед ее невидящими глазами список литературы по биологии. Жара влияла? Да, наверное, и зной, и эти мухи, жужжащие под потолком, вьющиеся вокруг люстры, которая не включена… Странно, неужели они помнят, что эта вещь с наступлением темноты испускает свет, притягивающий насекомых? Но на самом деле Варя отлично знала, что и температура в двадцать восемь градусов, и мухи здесь ни при чем. Она не видела строчки справочника, потому что перед глазами стоял папа. Какой он был, когда утром собирался на работу, что бывало постоянно. И, как бывало постоянно, вечером должен был вернуться, но не вернулся… Что с ним? Где он? Варя не маленькая, она знала, что люди иногда пропадают, и тогда их разыскивает милиция, и фотографии их показывают по телевизору… Варе всегда было грустно видеть эти фотографии: каждый раз она не могла не думать о том, что этих людей, которые смотрят с телеэкрана – пристально, с улыбкой или с затаенной печалью, – скорее всего, нет в живых. Неужели и папа?.. Нет-нет, он не потерявший память старик и не подросток, попавший в плохую компанию. Он сильный, тренированный, он сумел бы защитить свою жизнь… Но тогда – где он? Почему он не возвращается домой?
И при чем тут разбившийся самолет?
Когда приходили из милиции, мама прогнала Варю: «Нечего тебе тут торчать, иди к себе, занимайся». Но через стену в их доме слышимость отличная, и Варя почти все поняла. Какой-то Кирилл с какой-то необычной фамилией погиб – разбился на самолете. Папа был его инструктором. После крушения самолета папа пропал.
Они думают, что папа виноват в аварии? Что он хотел гибели Кирилла – как его там? Но это невозможно! Папа – опытный авиаинструктор, он не мог ничего перепутать! И уж тем более не мог никого убить. Разве они знают, как шестилетняя Варя с папой гуляли по аллеям парка, кустящегося летней зеленью, и вдруг увидели ползущего поперек асфальтовой дорожки слизняка? Слизняк был толстый, пупырчатый, как огурец, длиной в палец взрослого; за ним тянулся влажный стеклянистый след. Варя испугалась, подняла ногу, чтобы туфелькой раздавить мерзкое существо, но папа остановил ее. «Нельзя! Доченька, как ты можешь? Он ведь живой!» – «Но он такой противный!» – «Все равно нельзя его убивать. У него своя маленькая жизнь. Он тоже хочет жить, как и мы. Представь, что какой-нибудь великан раздавил бы
Чтобы папа мог убить человека? Бред! Наверняка тут что-то другое. Папа вернется и все объяснит. И тогда они вместе посмеются над этими глупыми милицейскими предположениями.
Чуть ли не больше папы Варю беспокоила мама. Она что-то частенько стала плакать у себя в комнате… Ну это понятно и неудивительно. Но удивительно другое: она плакала не так, как будто скучала о папе. Она плакала как-то… раздраженно. Варя помнила: когда между родителями случались ссоры, мама иногда вот так ударялась в рыдания – и это был последний весомый аргумент: папа, который не выносил женских слез, немедленно сдавал свои позиции. Ну а теперь-то, когда папы рядом нет, что заставляет маму плакать именно так, а не иначе?
Ну вот, кажется, опять началось! Из-за тонкой стены снова доносились глухие, придавленные всхлипывания. Намеренная выяснить все раз и навсегда, Варя вскочила из-за стола, прихватив брошюру.
– Мам, – нарочито громко спросила девушка, ворвавшись в родительскую спальню, переставшую в эти дни быть запретной для нее, – ты не видела мой справочник «Основы медицины»? Толстая такая книга, в синей обложке. Я ее куда-то дела… Мам?!
Видеть толстую синюю книгу «Основы медицины» Галина не могла ни в коем разе: такой книги у Вари не было. Вполне возможно, что книги с таким широкомасштабным названием вообще не существовало. Но все эти мелкие хитрости отступили на второй план и сделались неважными, стоило Варе бросить взгляд на мать. Галина сидела спиной к ней, на разобранной супружеской постели – вторая половина застелена, только в изголовье покрывало откинуто, сдвинута подушка. Плечи Галины вздрагивали от плача. Галю затопила с головой жалость и еще какое-то обжигающее чувство… Может быть, стыд? Но почему?
– Мама! – Варя бросилась к ней, присела рядом, не решаясь дотронуться, обнять, погладить по голове. – Мам, ну перестань! Нельзя плакать. Надо верить, что все хорошо, папа всегда так говорит. Он скоро найдется и все как-то объяснит…
– Уже… объяснил… – всхлипнула Галина. В голосе ее звенели нотки привычного раздражения. – Вот что я под подушкой у него нашла.
Она протянула дочери кулак, в котором все еще сжимала лист бумаги – судорожно, будто не в силах расстаться с ним. Осторожно разжав ее пальцы, Варя вынула листок, вырванный, очевидно, из ее тетради в клеточку. Развернула и начала читать вслух:
– «Галя! Прости. Сейчас тебе…»
Плечи Галины вздрогнули, словно ее по спине ударили хлыстом, и Варя продолжила чтение про себя:
«…больно, но ты поймешь меня. Я не могу поступить иначе. Поцелуй Варьку. Твой С. В.».
– «Поцелуй Варьку», – повторила Варя. – Мам, ну поцелуй меня, ты чего?
Наконец-то она, словно переступив какой-то барьер, нашла в себе силы обнять мать, которая порывисто поцеловала ее в щеку и зарыдала на ее плече. Как будто Варя – взрослая, а мама – маленькая. Для Вари это было новым, ошеломляюще непривычным. Раньше всегда папа утешал маму, когда она плакала, а теперь Варе словно пришлось играть роль собственного отца. И она не понимала, нравится ей эта ответственная роль или нет.
– Ничего не понимаю, – громко высказалась Варя, чувствуя, как материнские слезы туманной мелкой влагой орошают ее шею.
– Ты все понимаешь, Варюша… Не нужны нам эти утешения, надежды эти – не нужны!
– Мама! Ну да, это как-то… похоже на предсмертную записку. Но папа же не мог… никаких причин не было…
Галина вдруг вырвалась из объятий дочери. Извернулась, как скользкая большая рыбина, уставилась на нее в упор злыми мокрыми глазами.
– Не прикидывайся! – завопила Галина. – Все ты понимаешь, ты уже взрослая! Не защищай отца!