Взращение грехов
Шрифт:
— Вчера застрелился подполковник Геннадий Кичинский, — напомнил прокурор, — он оставил записку только своим близким. И мы не понимаем, какими мотивами он руководствовался. Но мы понимаем, что он застрелился как раз перед вашим приездом. Значит, ваш приезд так или иначе связан с его трагической гибелью. И мы хотим понять, что вчера произошло?
— Господин прокурор, — поморщился Дронго, — неужели вы считаете, что я мог бы скрыть от вас хоть малую толику правды, если бы знал, почему подполковник Кичинский решился на такой поступок. Неужели вы полагаете, что я стал бы это скрывать от вас. Вы же наверняка
Он поднялся, оглядел собравшихся.
— Извините, — сказал он, — если я вам больше не нужен, то вернусь в Москву. Меня там легко можно будет найти. И даю вам слово, что я все равно буду искать убийцу полковника Проталина и причины, по которым покончил с собой подполковник Кичинский. До свидания, господа.
Он повернулся и вышел. Никто его не остановил. К вокзалу он прошел пешком. В полупустом вагоне сидел мрачный и злой, глядя перед собой. Такого унизительного поражения в его жизни никогда не было. Получается, что он не только не раскрыл истинные причины убийства Проталина, но и невольно подтолкнул к самоубийству другого офицера. Но почему Кичинский решился на самоубийство? Что могло вызвать у него подобный шок, чтобы решиться на такое?
В Москве на вокзале его уже ждала машина с водителем. Он приехал домой, встал под привычно горячий душ, смывая с себя грязь и усталость последних дней. Значит, он допустил ошибку. Значит, не сумел просчитать все возможные варианты. Но какие варианты могли быть в доме на улице Спиридонова, где убили Проталина? Хотя нет, могли. Он вспомнил, как простукивал пол, как разговаривал с соседями. Да, там не все так просто, как кажется на первый взгляд.
Он вылез из ванны, вытерся полотенцем. Взял телефон, набрал знакомый номер.
— Добрый день, Эдгар, — начал Дронго, услышав голос своего друга и напарника, — у меня к тебе просьба. Нужно послать кого-нибудь в Калугу. Да, в Калугу. Пусть Кружков пойдет и узнает, как там работал офицер Проталин. Степан Проталин. Он служил в Калуге в начале девяностых. Тогда времена лихие были, пусть Леонид походит и порасспрашивает людей, может, кто-то Проталина вспомнит. Ты все понял? А сам поезжай в Рязань. Там вчера застрелился начальник уголовного розыска Кичинский. Я хочу, чтобы ты походил среди людей. Поговорил с офицерами, которые его знали, с горожанами, с родственниками, если возможно, с соседями. В общем, мне нужна полная информация об этом человеке. Срок — один день. Успеешь?
— Выезжаю прямо сейчас, — сразу понял Вейдеманис, — уточню все остальные детали по дороге.
— Молодец, — обрадовался Дронго, — выезжай поскорее. У нас мало времени.
Он убрал телефон, прошел на кухню, чтобы сделать себе бутерброд. Затем снова вернулся к телефону. Начал искать карточку, которую оставила ему Инна. Нашел ее и, устроившись на диване, начал звонить в Литву. Узнал ее голос. Она отвечала по-литовски.
— Извините, — сказал он по-русски, — я не говорю по-литовски. Если вы сможете, могли бы перейти на русский или английский языки.
— Это вы, — задохнулась от счастья Инна, — я думала, что вы никогда не позвоните.
— Вы ошибались, — сказал Дронго. Он не стал уточнять, почему он ей позвонил. Она никогда не узнает, что вчера застрелился еще один офицер и ему теперь нужна ее помощь.
— Как я рада, что вы не выбросили мой телефон, — призналась Инна, — я уже два дня себя ругаю. Вела себя в вашей комнате, как монашка. Вы, наверно, потом смеялись над моим поведением. Сначала нагло пришла к вам требовать, чтобы мне починили ванную комнату, потом купалась в вашем номере, лежала в вашей постели. А под конец нахамила вам и ушла.
— Насчет хамства не помню, — возразил Дронго.
— Я сказала, что другой мужчина на вашем месте вел бы себя несколько более активно. Я думала, что вы обидитесь.
— Нет. Вы сказали правду. Очевидно, я уже не столь активный мужчина, каким был в молодости. Это естественно, после сорока происходит естественный отбор, идет усушка и утруска.
— Вчера вы говорили, что самый лучший период в жизни человека — после сорока, — напомнила Инна. — Когда вы говорили более искренне? Сегодня или вчера?
— Когда речь шла о ваших сорока, то вчера, когда речь идет о моих, то сегодня, — дипломатично выкрутился Дронго.
— Понятно. Значит, соврали в обоих случаях. Теперь скажите: почему вы позвонили? Только не лгите, что очень соскучились. Я все равно не поверю.
— Не буду, — улыбнулся он, — но мне все равно нужна конфиденциальная информация из вашего адвокатского бюро.
— Какая именно? — насторожилась она.
— Суммы, которые вы оформляете на имя дочери Тевзадзе, — пояснил Дронго, — мне нужно знать эти суммы.
— Это наша коммерческая тайна, — очень тихо сказала Инна.
— Поэтому и позвонил именно вам. Мне нужны цифры. Но обещаю, что об этом никто не узнает.
— Я вам перезвоню. Скажите, куда?
Он продиктовал номер своего домашнего телефона. И отправился на кухню. Он еще не закончил есть, когда она позвонила.
— Во французском банке двести тридцать две тысячи евро, а в немецком триста семьдесят пять тысяч. Только учтите, что я вам ничего не говорила. Ни в коем случае меня не выдавайте.
— Об этом можете не беспокоиться. Мне нужно было знать, какие там суммы хотя бы приблизительно, чтобы иметь представление о масштабах его работы.
— Понимаю. У меня тоже к вам просьба. Можно скажу…
Он подумал, что знает, о чем она попросит. И улыбнулся.
— Говорите.
— Можно я иногда буду вам звонить? Не так часто. Хотя бы один раз в месяц? Просто, чтобы мы могли с вами поговорить.
— Можно, — разрешил он, — только не чаще. И учтите, что я буду вести строгий учет, чтобы не переработать.