Взрывное лето. Сюита для убийцы (сборник)
Шрифт:
А вот пуговица от пиджака. Золотая улика. До чего же хорошо в детективах получается: нашли пуговицу, проверили, у кого на пиджаке именно такой пуговицы не хватает, и сразу надевают на убийцу наручники… К сожалению, этот номер здесь не пройдет. Как говорится, по многим весьма существенным причинам.
Я все еще сидела на полу, когда в кабинет заглянул Саша и зачастил:
– Танька, ты с Ольгой закончила? А то я Верникова позову… – Тут глаза его округлились – меня увидел. – Ты чего на полу? Тебе нехорошо?
– Все нормально, – успокоила я его, вставая. – Это у нас, у частных сыщиков, такой способ работы. Усаживаемся в позе
Сашка посмотрел на мусор, на меня.
– Ты что, нашла что-нибудь?
– Пока не поняла, – честно ответила я и сунула ему под нос камешек. – Посмотри, не знаешь, что это?
– Осколок какой-то, – добросовестно осмотрев мою находку, сказал Саша. – Но не от пепельницы. Она вся прозрачная, хрустальная, а этот зеленоватый. И вообще он какой-то… необработанный.
– Похоже на то, – согласилась я. Вырвала из блокнота листок, завернула камешек-осколок и засунула поглубже в карман джинсов. – Где тут у вас руки помыть можно? Приведу себя в порядок и возьмусь за вашего гения-одиночку.
Да-а, должна честно признаться, что альтист Верников и на меня произвел сногсшибательное впечатление. Представьте себе юношу, вдохновенного Адониса… Нет, не так. Вдохновенный – без сомнения, а вот на Адониса не тянет. Внешность приятная, но вовсе не красавец. Черты лица мелкие и не слишком правильные, на бледной коже редкие мелкие веснушки. Глаза полуприкрыты веками, цвета не разобрать, длинные светлые волосы зачесаны назад и собраны в аккуратный хвостик. Я, конечно, не стану утверждать, что мой идеал мужской красоты – «Мистер Олимпия», но телосложение нашего гениального композитора совсем не напоминало о его принадлежности к сильной половине рода человеческого. Слишком уж он хрупкий и томный, на мой вкус.
Более того, глядя на Олега, я наконец по-настоящему поняла смысл выражения «не от мира сего». Легкая футболка с короткими рукавами и затертые джинсы не делали парня нашим современником. Если его телесная оболочка и присутствовала в грешном мире, причем в очень скромном, надо заметить, объеме, то дух его, дух музыканта, витал где-то в горних высях, в бесчисленных вселенных. Двигался он очень плавно, мягко, прямо-таки струился по комнате, словно привидение. Не человек, а направленная галлюцинация какая-то.
Вспомнив энергичную, жизнерадостную Олю Хорошевскую, я от души пожелала ей избавиться от этого наваждения в образе альтиста. Честно говоря, я сама, после того как прочла в далекой ранней юности книгу Орлова «Альтист Данилов», привыкла считать альт инструментом чуть ли не дьявольским, а к альтистам стала относиться с некоторой долей опасливого уважения. Юрий Башмет на экране телевизора, отбрасывающий резким движением назад свою длинную смоляную челку, тоже наводил на размышления по поводу этой конкретной породы музыкантов. И хотя в Олеге Верникове не было абсолютно ничего дьявольского, ничего пугающего, в начале разговора мне было немного не по себе.
Через полчаса нашей увлекательной беседы я прокляла все на свете. Отвечая на мои подробные обоснованные вопросы, он на короткое время спускался с небес и ронял короткие «да», «нет», «не знаю» или вовсе отделывался пожатием плеч. С неимоверным трудом мне удалось выяснить, что, проработав в оркестре почти четыре года, Олег был знаком только с дирижером
Возможно, мысль о наличии других оркестрантов уже посещала его голову. Как она туда забрела, не представляю, наверное, он просто услышал однажды звучание трубы или контрабаса. Поэтому, будучи в известной мере джентльменом – а по филармоническим слухам, все альтисты подсознательно считают себя таковыми, – Верников поверил мне на слово, что всего на сцене во время концерта сидят с инструментами, как правило, человек сорок.
Одним словом, расспрашивать его об оркестрантах и их взаимоотношениях с дирижером было совершенно бессмысленно. Сам он к Князеву претензий не имел, поскольку тот не слишком мешал ему заниматься композицией. И как дирижер, Князев был на достаточно высоком профессиональном уровне и его, Олега, качеством своей работы не слишком раздражал. Естественно, достойным сожаления был тот факт, что Кирилл Васильевич не проявлял никакого интереса к сочинениям Верникова. Но, как известно, «нет пророка в своем отечестве», и Олег, как всякий настоящий гений, понимал, что его творчество будет понято и оценено только через века, поэтому относился к своей непризнанности философски.
– Ну, хорошо, – потеряла я терпение, – вы сами говорите, что после концерта сразу закрылись в вашей комнате и работали. Сколько прошло времени, вы не помните, когда вернулись домой, не помните… Ладно, я уже и с этим согласна. Но ведь ваша каморка через стенку с дирижерским кабинетом! Как можно было совсем ничего не услышать?
– Понимаете, Таня, – Олег говорил тихо, глядя куда-то вдаль, поверх моего правого плеча. – Когда пишешь музыку, нужна полная сосредоточенность, я бы сказал, самопогруженность. А там, в соседнем кабинете, постоянно свары какие-то были, я научился не замечать. Как бы отключаться от всего земного…
Да уж, что-что, а отключаться этот уникум научился потрясающе. Другому бы для этого недельный запой понадобился, а Верников умудрялся простенько так: взял в руки карандаш, лист нотной бумаги, и все… никого нет дома.
– Послушайте, Олег, это ведь уже не просто свара была, там драка, убийство, в конце концов, произошло! Неужели вы так ничего и не слышали?
– Убийство? – казалось, удивился Верников.
Я сжала зубы и постаралась взять себя в руки. Иначе сейчас в этих же стенах произойдет второе убийство. Точно, пришибу этого идиота и пойду сдаваться Мельникову.
– А, да, – он все-таки вспомнил, что об убийстве ему кто-то говорил… – Но я ничего не слышал. Мне в этот вечер писалось как-то необычно. Знаете, как-то очень быстро. Все связывалось, просто целыми фразами писал, словно мне кто на ухо нашептывал. Это редко бывает. В тот вечер я очень много сделал.
– А вы можете показать мне то, что сочинили тогда? У вас записи сохранились? – Может быть, этот гений, окунувшись в свое творчество, хоть что-нибудь дельное вспомнит?
– Вы хотите ноты посмотреть? – Он встал.