Взрывы в Стокгольме
Шрифт:
— Вы любите своего сына?
— Конечно. Мне кажется, Леннарт такой умный. Мы им очень гордимся.
— Но любить и гордиться это ведь не совсем одно и то же?
— Я люблю своего сына. И часто беседую о нем со своими духами. Хотя теперь он стал почти совсем взрослым. Теперь он уже не маленький ребенок.
— А каким Леннарт был в детстве?
— Он всегда был молчаливым и застенчивым. И играл большей частью в одиночестве.
— Но теперь у него есть друзья?
— Да, два года назад все переменилось. У него вдруг
— Ну и как он, изменился с тех пор, как у него появились товарищи?
— Дайте подумать. Да, он, пожалуй, стал, как бы это сказать, немного более открытым, что ли.
— Он был трудным, наверно, когда был маленьким?
— Да, сначала с ним было трудновато. Но скоро мы поняли, что если только в воспитании придерживаться твердых правил, то всякие там проблемы исчезают. И тогда он стал очень хорошим и послушным ребенком. И никогда не бывал трудным или озорным. Посмотришь, какие у других дети — и шумные, и капризные, так прямо не нарадуешься, какой удачный у нас получился Леннарт.
— Тем не менее занимается он тем, что устраивает взрывы.
— Ах, это только выражение его силы и твердости характера! Просто у него потребность в том, чтобы дать своей силе выход, и для этого ему нужны сильные средства.
— Ну, хорошо, большое спасибо,— сказал Сюндман.— Я вернусь, если понадобится спросить что-нибудь.
20
Ребята не решались выйти из пивного бара, все сидели и сидели там, целый день. Казалось, им хочется только одного — отодвинуть неприятную действительность. Они сидели и фантазировали — об иных мирах, о каком-нибудь другом образе жизни, таком недоступном для них в этот холодный апрельский день. Но внезапно Леннарт воскликнул:
— У, чертов папаша! Предать нас полиции! Каково, а? Только для того, чтобы выпутаться самому!
— А чего ты, собственно, ожидал? — сказал Эрик.
— Да он, оказывается, такой же, как все,— сказал Леннарт.— Такой же предатель, как все они. Кругом одни предатели. Когда у тебя неприятности, все отворачиваются и ухмыляются тебе в спину.
— Я тебя поддерживаю,— сказал Эрик.— Мы-то друг друга не предадим.
— А мы-то еще взорвали дом полиции,— сказал Леннарт.— И ведь только из-за отца. А он? Он в это время нас предавал. Эх, знать бы об этом раньше, вместо дверей взлетела бы на воздух его камера.
— Ты слишком близко принимаешь все к сердцу,— сказал Эрик.
— Да, почему-то я думал, что папаша у меня мировой парень. А сейчас до меня дошло, что все его разговорчики— одна сплошная трепотня. Трепался о силе да об оппозиции, а сам что? Жалкий слабак, делает только то, что ему велят, настоящая марионетка в руках у предателей, у социал-бюрократов этих...
— Папаша твой больше всего на свете заинтересован в том, чтобы удержать
— Ты не должен так говорить о моем отце. Он часто бывал мировым парнем, хотя теперь он меня предал.
— Чего это ты начинаешь его вдруг защищать?
— Ты не должен плохо говорить о моем папаше, вот и все. Сам я могу, если захочу, а тебе нельзя.
— Вот как,— сказал Эрик.
— Мой папаша раб,— сказал Леннарт.— А мы с тобой не будем рабами. Не станем хорошо приспособившимися марионетками в руках у социалистов. Мы будем взрывать, взрывать, пока они не сообразят, что не могут нас сделать рабами. Мы с тобой никогда не станем винтиками в машине.
— Представь себе, как мы взорвем статую Свободы в Нью-Йорке! Рванем, а она ка-ак бултыхнет — прямо в Атлантический! — сказал Эрик.
И они опять погрузились в свои фантастические бредни и строили всякие планы, пока не пробило восемь. В это время бар закрывался.
— Все, уходите, бар закрывается,— сказала хозяйка, женщина лет пятидесяти; вид у нее был совершенно изможденный.
— Конечно,— сказал Леннарт.— Мы сейчас уходим.
Когда они вышли, Леннарт сказал:
— Нам нельзя спорить. А то привлечем к себе внимание. Куда теперь двинем?
— Вон там стоит полицейский,— сказал Эрик.
— Значит, пойдем в другую сторону.
— Да, это самое надежное.
— Как холодно, а? — сказал Леннарт.
— Пошли в кино,— предложил Эрик.
В фильме показывали американских солдат во Франции во время второй мировой войны.
— Подходящие парни,— высказался о фильме Леннарт, когда они вышли из кино.
— Как мы с тобой,— сказал Эрик.
— Конечно,— согласился Леннарт.— Только погремушки у них тогда были настоящие. Нам бы такие!
— Ну, твой динамит тоже штучка что надо!
— Он у меня здесь, с собой,— сказал Леннарт.— Пять патрончиков с капсюлями и бикфордовым шнуром.
— Смотри, осторожнее со своей сумкой,— сказал Эрик.— Вдруг взорвется!
— Не стукнуть бы только ее как-нибудь,— сказал Леннарт.— Да не уронить бы ненароком.
Они пошли рядом по Кунгсгатан, по направлению к Васагатан.
— Холодно,— сказал вдруг Леннарт.
— Да.
— Пока солнце светило, было тепло и хорошо. Ночью чувствуешь зиму. Ветер тебя так и пробирает насквозь.
— Домой идти мы все равно не можем,— сказал Эрик.— Ясное дело, фараон там сидит и нас поджидает.
— Точно. Куда же податься?
— Ну, как-нибудь сейчас устроимся.
— Неужели тебе самому не холодно? — с удивлением спросил Леннарт.
— Холодно немного,— сознался Эрик.
— Не можем же мы всю ночь таскаться по улицам. Так можно и совсем замерзнуть.
— Давай зайдем куда-нибудь.
— Куда, например?
— Ну, в ворота хотя бы или еще куда.
Они попробовали открыть одни ворота, вторые. Все были заперты.