Wunderland обетованная
Шрифт:
— Ещё нет. Нам нужна собака?
Долгов остановился и недоверчиво посмотрел в лицо Максиму.
— Ты что, и вправду ничего не понял? Или это мы так шутим? Это хорошо. Потому что в Мурманске стоит очередь из желающих поставить тебя к стенке! А ты шутишь — это хорошо. Значит, с делом справишься. — Старпом схватил его за руку и потащил к окну: — Смотри! Это антенны нашего передающего радиоузла. Мощность хорошая — с Москвой можно связаться. А ты ведь у нас кто? Ты гений радиоэлектроники! Что тебе стоит порыться в радиостанции и расширить диапазон частот до таких, чтобы сейчас их ещё не знали и не смогли прослушать, а на лодке приняли? Это и будет наш ультразвуковой
— Не получится, — Максим виновато посмотрел на Долгова и отрицательно мотнул головой. — Да и какой из меня гений? Так, баловство. Разве что могу тиристор от диода отличить.
— Не скромничай. Я и этого не могу.
— Пустой номер.
— Не пугай меня! Я с этой идеей всю ночь в засаде просидел. До меня когда эта мысль дошла, так я про диверсантов и думать не мог. А ты говоришь — пустой номер! Максим, это наш единственный шанс вернуться на лодку. А если нет, то так и будем изображать — я особиста, а ты Горбуна, пока тебя как предателя не расстреляют, а меня не разоблачат. И после разоблачения тоже, наверное, расстреляют.
Максим сел на диван, и сцепив пальцы, подпёр подбородок. Глядя на ошеломленного Долгова, он удрученно ответил:
— Не получится, Толик. Если бы это было возможно, умельцы этого времени додумались бы до такого усовершенствования и без нас. Ещё нет тех радиодеталей и тех возможностей. Рация ведь на лампах! О транзисторах ещё никто и не слышал, не говоря о микросхемах. Да я и в радиолампах мало что смыслю.
Но Долгова так легко загнать в угол оказалось невозможно. Он сел напротив Максима и елейным голосом, как воспитатель с распустившим сопли малышом, взяв его за плечи, произнёс:
— А придётся, Максимушка, придётся. И радиолампы освоим, и диапазон радиостанции расширим. А иначе — ласты в угол! Ты же этого не хочешь? И я не хочу. Что от меня зависит, так я наизнанку вывернусь, но уж и ты постарайся.
— Толик, да кто мне даст радиостанцию перепаивать?
— И это продумано. Для всех ты Горбун. А от меня все ждут, что я из тебя бесценную информацию буду вытягивать. А что у нас на выходе? Да ничего! База на Земле Александры не в счёт. Этого мало. А больше ты ничего и не знаешь. Потянем ещё день, другой, а потом мне скажут, что я бездарный следователь, и заберут тебя к парням посерьёзней. У меня, Максим, тоже своё начальство имеется. Целый майор государственной безопасности, с кабинетом в обкоме партии. Я ему стараюсь на глаза не попадаться, и он меня пока не дёргает. Но это пока. И вот что я придумал! Доложу всем, кому надо, что Горбун согласился вести с немцами радиоигру. Мол, хотим дезинформацию в штаб Кригсмарине запустить. Это нам даст возможность без подозрений днями просиживать в радиоузле. Придумаешь какую-нибудь блок-приставку к радиостанции. Поработали с лодкой — спрятали.
— От тебя информацию о работе будут требовать.
— Придётся из пальца чего-нибудь высасывать. Нам главное — время выиграть. Свяжемся с лодкой, а там придумаем, как к нашим переметнуться.
Долгов выжидательно замолчал. Молчал и Максим. Наконец, старпом не выдержал и спросил:
— Убедил?
— А куда деваться? Схему радиостанции найдёшь?
— Паяльник я точно видел. Найду и схему.
— Толик, а что ты говорил начальнику разведки о западне для «профессора»? Что-то придумал?
— Да где там! Вру налево и направо, чтобы тебя спасти. Изображаю бурную деятельность, а на выходе — ноль.
— А что с конвоем?
— Вот тут-то как раз обмануть не хотелось бы. Речь идёт о жизнях людей. Немцы обстоятельно к зиме готовятся. Стало
— Понятно. Я сначала хотел предложить, чтобы ты мне побег устроил, но вижу — не тот случай.
— И куда бы ты побежал? Тебя же сразу схватят и пристрелят. Нет, сиди лучше здесь. Так для тебя безопасней. Да и я, как тебя увидел, так сразу решил, что это Всевышний за меня вступился и напарника прислал.
Долгов полез в сейф и достал бутылку коньяка. Посмотрев на пёструю этикетку задумчивым взглядом мыслителя, он поставил её назад и, пошарив в глубине, вытащил железную банку с кофе.
— Давай, Максим, взбодримся, — он открыл крышку и потянул носом горький запах. — Самый дефицитный здесь товар. Трофейный. Но сейчас ему самое время, а то усну. Ты не бойся, как-нибудь выкрутимся. Я когда два месяца назад здесь оказался, думал — всё! Труба! А ничего, как-то ещё жив. Выберемся. Если с лодкой свяжемся, то это уже, считай, на неё перебрались. А если честно, задвинув в угол шкурный вопрос, мне не даёт покоя мысль, как бы нашего «Дмитрия» на конвой натравить.
Долгов покрутил в руках чашку с кофе и внимательно посмотрел на Максима, пытаясь определить: как ему такая идея?
— Тяжело морякам. Ты бы видел, что было, когда здесь появился «Адмирал Шеер»!
— А это ещё что за корыто?
— Это, Максим, не корыто, это немецкий крейсер. И крейсер серьёзный. Глава британской миссии в Архангельске предупреждал Головко о выходе «Адмирала Шеера» двадцать четвертого августа из Нарвика в район Новой Земли, но у нас эту информацию пропустили мимо ушей. Подпрыгнули, лишь когда узнали, что он, обойдя северным путём Новую Землю, объявился в Карском море. Что тут было! И ведь противопоставить нечего. Всех сил — пять эсминцев, построенных ещё в четырнадцатом году, да из них два на ремонте. А у крейсера орудия калибром двести восемьдесят миллиметров.
— Он что, ещё здесь?
— Нет, ушёл. Утопил ледокол «Сибиряков», обстрелял порт на острове Диксон и ушёл. Честно говоря, я так и не понял, зачем он приходил.
— Наверное, пошуметь. Мышцами поиграть.
— Я уже здесь подольше тебя, Максим, и кое-что понял. Немцы очень рациональный народ и ради шума и понтов ничего делать не будут. Ты только подумай: поход крейсера обеспечивали шесть подводных лодок. В то время, когда каждая на счету и требуется для перехвата союзных конвоев. А тут сразу сняли с патрулирования шесть штук. Да и результат похода мизерный. Он больше топлива сжёг, чем стоит этот несчастный ледокол. Это всё равно, что из дробовика по мухам палить. Странный поход, я бы сказал — бестолковый. Если только в нём нет скрытого смысла.