Я болею за «Спартак»
Шрифт:
Вечером мы сидели в кают-компании за товарищеской беседой. Сначала зимовщики были скупы на слова, они хотели не говорить, а слушать, слушать о том, что делается на Большой земле. Но понемногу они разговорились о своей работе: об обследовании островов, о метеорологических и магнитных наблюдениях.
На другой день мы ждали прилета цеппелина. Радисты бессменно дежурили в радиорубке. Но воздушный корабль не давал о себе знать.
На капитанском мостике, на спардеке, на палубе стояли люди. Интуристы, корреспонденты, капитан Чертков, штурманы, кинооператоры с аппаратами и биноклями напряженно всматривались вдаль. Папанин и Петров
День был на редкость безветренный. Опаловая пелена облаков скрывала солнце. Только на юге в прорывах туч розовели его лучи. Неподвижная гладь бухты отражала, как в слегка затуманенном зеркале, бурый массив скалы Рубини, причудливые очертания айсбергов, сверкающий обрыв ледника Юрия, дымчатые скалы горы Чюрлиониса, плоские мысы острова Скотт-Кельти.
Наконец, на западе, над горизонтом, показалась черная точка. На палубе и на вантах ледокола, на крыше радиостанции люди, не отрываясь, следили за ней в бинокли. Она приближалась, медленно вырастая и принимая характерную форму сигары. Дирижабль скрылся за островом Скотт-Кельти, через несколько минут, неожиданно большой и близкий, проплыл над проливом Мелениуса, медленно и плавно описал круг над мысом Седова. Когда он вновь появился над бухтой, стало заметно, что он значительно снизился. Еще один круг, и дирижабль недвижно повис над водой на высоте пятидесяти-ста метров. Замолкают моторы, перестают вращаться лопасти пропеллеров.
Теперь можно было определить гигантский размер дирижабля. Громоздкий и вместе с тем изящный и хрупкий, он неподвижно висел над бухтой, а под ним в зеркальной воде стоял, гондолой кверху, его опрокинутый двойник.
Воздушный корабль выровнялся и начал медленно снижаться, сближаясь со своим отражением. Впившись руками в поручни, не отрывая глаз, словно сомнамбула, следил за маневром Нобиле. Какие мысли, какие воспоминания проносились в это время в его голове?
С носа и кормы цеппелина бросают якоря-тросы. Окна кабины открываются, в них видны механики в синих беретах. В окне командирской гондолы появилась голова человека в меховой шапке.
— Здорово, товарищи! — донесся до нас его голос. Это был радист Кренкель, будущий участник папанинской четверки.
Командирская гондола коснулась воды, из глубины бухты в ней поднялся ее двойник, цеппелин замер неподвижно.
Полярная стихия, трижды покоренная — на земле, на воде и в воздухе, — отражала в зеркале бухты антенну радиостанции, стройный корпус ледокола и силуэт воздушного гиганта.
С палубы «Малыгина» сбрасывают в стоящую у борта шлюпку мешки с почтой. Папанин и Петров подбегают к трапу, но затем уступают дорогу Нобиле. Он спускается в шлюпку, вслед за ним в нее забираются почтовики. Матросы налегают на весла, шлюпка отваливает и направляется к цеппелину. Лед мешает ей подойти и заставляет лавировать. Течением дирижабль относит к югу. Льдины начинают теснить хрупкую гондолу.
— Эй, там, с почтой, быстро! — слышен резкий взволнованный голос командира воздушного корабля Эккенера.
Брезентовые мешки принимают с шлюпки на дирижабль, такие же мешки летят с дирижабля в шлюпку.
Снова раздается торопливая команда. Звонит машинный телеграф, затягивают свою песню моторы, воздушный корабль отрывается от своего двойника в бухте и начинает медленно набирать высоту. Он идет вперед и вверх, описывает дугу и проплывает высоко в небе над зданиями радиостанции,
Вечером на берегу состоялся банкет в честь интуристов, корреспондентов и команды «Малыгина». Повар зимовки заставил нас вспомнить слова Амундсена, что кок в полярных экспедициях — второе лицо после начальника. Стол был уставлен закусками и напитками.
Произносились речи. Зибург говорил о большой работе, которую делают в Арктике советские полярники, в то время как страны Западной Европы охвачены кризисом и безработицей. Тост следовал за тостом, а из камбуза одно за другим выплывали блюда обильного обеда. К десерту, когда наши «емкости» были уже непредусмотрительно заполнены, повар, встреченный аплодисментами, внес в кают-компанию три больших торта, подлинные шедевры кулинарного искусства. И что же — торты исчезли, словно бы их и не было: недаром Гоголь утверждал, что и в битком набитой народом церкви найдется место для городничего... Нет, зимовщики не терпели нужды в бухте Тихой.
Банкет затянулся. Не все пассажиры «Малыгина» добрались после него до своих кают: некоторые заночевали на берегу.
Цеппелин улетел, на зимовке начинаются рабочие будни. Идет аврал — разгрузка «Малыгина». Из трюмов ледокола переправляются на берег ящики и мешки с продовольствием и снаряжением, топливо, запасные части к ветряному двигателю, лес для новых построек. Авралят все: зимовщики, экипаж «Малыгина», корреспонденты.
Работа сближает, и мы становимся как бы членами коллектива зимовщиков, входим в их жизнь. И вскоре нам уже кажется, что мы находимся не на самой северной в мире зимовке, а на обычной метеорологической станции, каких на земном шаре десятки тысяч. Именно так чувствуют себя зимовщики. Они сжились с Арктикой, она стала для них повседневным бытом. Впрочем, это не совсем верно. Здесь есть какая-то доля бравады: нельзя оставаться равнодушным перед своеобразной, ни с чем не сравнимой красотой Земли Франца-Иосифа.
В дни ледового дрейфа я сдружился с Николаем Васильевичем Пинегиным, и мы авралили с ним на пару.
Профессор Визе и Пинегин — бывалые полярники. В 1913-1914 годах — еще совсем молодыми — они зимовали в бухте Тихой с экспедицией лейтенанта Седова, Визе — в качестве гидробиолога, Пинегин — как фотограф и художник. Не было тогда ни домиков на берегу, ни радиоантенны, ни ледокола в бухте. Стояла вмерзшая в береговой припай небольшая деревянная шхуна «Св. Фока», и мучились цингой в своих холодных каютах участники экспедиции.
С тех пор прошло семнадцать лет, но ни Визе, ни Пинегин не изменили Арктике. Визе стал ведущим советским ученым-полярником. Он открывал новые земли, притом не только в экспедициях, но и сидя за своим письменным столом в кабинете Арктического института. Так, изучив в 1924 году дрейф шхуны Брусилова «Св. Анна», он «открыл» новый остров на точно определенных координатах в Карском море. Он должен был существовать, этот остров, иначе нельзя было объяснить, почему в этом месте морские течения описывают дугу. Через шесть лет Визе высадился с борта ледокола на «свой» остров. Он оказался как раз там, где ему и полагалось быть. С 1928 года Визе делает ежегодные прогнозы льдистости арктических морей; они служат надежными ориентирами для полярных плаваний.