Я болею за «Спартак»
Шрифт:
19 июля приезжает, наконец, Шиянов с радиостанцией. Широкоплечий, с почти классической фигурой атлета, с быстрыми, легкими движениями, он в несколько минут устанавливает свой «шустер», маленькую палатку для высокогорных походов, раскладывает вещи и сразу же как-то очень складно и хорошо входит в жизнь нашего лагеря.
На следующий день Николай Петрович и Шиянов на небольшом холме возле наших палаток производят испытание самописца.
Он имеет крупные недостатки. Термограф (указатель температуры) не действует, прибор не приспособлен для перевозки караваном, не разбирается на
Николай Петрович сидит на земле, скрестив ноги, и разбирает детали радиостанции. Шиянов забивает в землю штыри для растяжек.
На холм поднимается молодой человек в пальто и кепи.
— Разрешите представиться, — говорит он. — Каплан, кинооператор ленинградской фабрики «Росфильм». Еду с вами на пик Коммунизма.
Слово «еду» в сочетании со словами «на пик Коммунизма» вызывает у нас улыбку. Ясно, что Каплан в своей жизни видел горы только в Парголове под Ленинградом.
— А как у вас со снаряжением? — спрашивает Николай Петрович.
— Все в порядке. В Оше получил полушубок и башмаки.
— А палатка, спальный мешок, ледоруб, кошки, теплое белье, наконец, хотя бы свитер?
— Кошки? А при чем тут кошки?
Улыбки переходят в хохот. Шиянов в восторге делает заднее сальто. Каплан невозмутимо ждет дальнейшего развития событий.
Мы предпочли бы, конечно, в качестве кинооператора опытного альпиниста. Еще хуже то, что у Каплана всего триста метров пленки. Но все же лучше триста метров, чем ничего. Коллективно снабжаем Каплана всем необходимым для похода. Он едет с нами.
Караваном по Алайской долине и Терс-Агарскому ущелью. — Охота на кииков [8] . — Мазарские Альпы. — Алтын-Мазар.
Бордобинское сиденье окончено. Мы собираемся в поход по Алайской долине к Алтын-Мазару и к леднику Федченко. Но не так-то просто тронуться в путь.
Возле палаток сложен наш груз — вьючные ящики и вьючные сумы, распухшие до крайних пределов рюкзаки, спальные мешки, ящики с продовольствием, метеорологический самописец, киноаппарат, тренога, казаны, чайники, сковороды, полушубки.
8
Порода горных козлов.
Мы выдергиваем стойки из палаток, и уютные двухместные домики мягко опадают на землю складками брезента. Скатываем их в тугие, толстые валики, втискиваем в чехлы и присоединяем к остальной поклаже.
Начинается погрузка. Караванщики прикидывают груз на каждое животное, делят его на две равные по весу части, кладут на землю, вводят между ними отчаянно ревущего верблюда, заставляют его лечь. Неуклюжий «корабль пустыни», смирившись, неохотно подставляет под груз натруженные мозоли своих горбов. Вещи вьючат одновременно с двух сторон, накрепко стягивая их перекинутым через спину верблюда арканом. Когда животное завьючено, караванщики начинают изо всех сил растягивать вьюки в стороны, чтобы посмотреть, не ослабнут ли арканы.
Николаю Петровичу надоедает погрузочная канитель, и он решает идти с Шияновым вперед. Мы уславливаемся, что они, пройдя примерно половину дневного перехода, будут ждать караван на тропе.
Наконец все готово. Мы с Капланом закидываем за плечи винтовки и фотоаппараты, приторачиваем к седлам плащи и полушубки, и караван трогается в путь.
Цивилизация — дома, кровати, столы, шоссе, автомобили — остается позади. Впереди — приволье похода.
Спускаемся в широкую каменистую долину, переходим вброд несколько рукавов обмелевшей реки и выходим на тропу, ведущую из долины Маркансу в Алайскую долину. Тропа проходит в километре от поселка, но идущий по ней караван надежно скрыт чукурами — большими, округлыми, поросшими травой холмами, выпирающими в долину из предгорий Заалайского хребта.
В прошлом году по этой тропе прорвался из Китая в Алай Аид-Мерек, один из басмаческих курбашей. В Алае он думал найти поддержку местных киргизов; он нашел смерть в жестокой схватке с вышедшими за ним в погоню пограничниками.
Зеленое море чукуров поглощает нас.
— Караван наш затерялся в долине, словно иголка, — говорит Каплан.
И действительно, только сейчас мы ощутили, как просторен и безграничен Алай. Верблюды и лошади кажутся игрушечными.
И все же он движется вперед, этот маленький игрушечный караван, оставляя за собой километр за километром.
Мерно раскачиваясь, несут свой груз верблюды. За ними, пожевывая удила, идут вьючные лошади. Караванщик-киргиз тянет заунывную песню.
На пригорках в позе внимательно наблюдающих часовых стоят сурки. При нашем приближении они быстро ныряют в норы.
Справа, отделенная от нас тридцатикилометровой шириной долины, встает каменистая гряда Алайского хребта. Слева — один за другим раскрываются снежные гиганты Заалая. Купаясь в лучах солнца, ослепительно блестят фирновые поля пика Ленина.
Солнце... Палящее, сверкающее солнце Памира. Оно неизменно сопутствовало нам в течение всех восьмидесяти дней похода, расцвечивая мир яркими красками.
Время от времени наш путь пересекают реки, вытекающие из ледников Заалая. Тропа зигзагами спускается по береговому обрыву между высокими пористыми столбами выветрившихся песчаников. Красные от размытых пород потоки несутся по каменистым руслам.
Караван переходит вброд разлившуюся на несколько рукавов реку и снова углубляется в чукуры.
Мы идем без привала целый день: с груженым караваном нельзя делать привал.
Солнце уже склоняется к западу, а Горбунова и Шиянова все еще нет.
Продолжаем путь до темноты. Все время кажется, что караван вот-вот выйдет из полосы чукуров на открытую часть Алайской долины, и тогда мы увидим наших товарищей. Но это обманчивое впечатление: чукуры тянутся один за другим, и мы снова чувствуем себя ничтожно маленькими, игрушечными в этом беспредельном море зеленых холмов.
Потеряв надежду догнать Горбунова и Шиянова, мы располагаемся на ночлег в небольшой ложбине. Караванщики разгружают верблюдов и лошадей, мы ставим палатки.