Я больше не буду, или Пистолет капитана Сундуккера
Шрифт:
В общем, никто в «Бермудском треугольнике» хозяйку не беспокоил, дом снести не грозил, «оттяпать» участок не старался. Мало того! Лет двенадцать назад начальство речного порта похлопотало, чтобы сюда провели телефон. Как-никак, в ту пору бухгалтер Корягина была ценным специалистом. Потом протянули во двор и водопроводную трубу. А электричество здесь было еще с древних, «царских» времен.
Одно плохо – почтальоны сюда не добирались. За газетами, письмами и пенсией Зоя Ипполитовна ходила в ближнее отделение связи.
– Зато здесь
Впрочем, «Тиш
ь» была так себе. Рано утром начинали дребезжать за забором трамваи. К десяти часам вечера они стихали, но тогда особенно тяжелым становился гул катившихся неподалеку поездов. Они так сотрясали пространство, что звезды между черными листьями дрожали и метались, как испуганные жуки-светляки. И тревожно звенела в шкафу тонкая посуда.
Но Зоя Ипполитовна говорила, что этот шум и дрожание земли давно уже сделались для нее частью тишины.
– Если бы однажды поезда перестали ходить, я не могла бы спать…
Генчик однажды не удержался, спросил:
– А вам не страшно по ночам одной?
– Страшно? Что за глупости! Бояться надо злых людей, а не одиночества. Это во-первых. А во-вторых… я не одна. Дух капитана Сундуккера незримо бродит по комнатам. – И очки ее заблестели насмешливо.
Генчик внутренне поежился.
– Я как раз про злых людей и говорю! Если появятся грабители, дух вам не поможет.
– Но ты же видел объявление на воротах!
– Думаете, воры ему поверят?
– Если не поверят, пусть зайдут и убедятся, что красть нечего.
– Ага, «нечего»! Такая куча редкостей!
– Голубчик мой! Эти редкости интересны только мне! И, может быть, тебе… А для остальных – это просто утиль!
– Ну уж, утиль! Это музейные ценности!
– Какие там ценности! Все считают, что в этом древнем доме живет сумасшедшая старуха, у которой за душой ничего, кроме всякой рухляди…
– Кто это так считает?! Будто вы… сумасшедшая? Сами они…
– Окрестное население. И не только. Даже мои родные дочери в глубине души разделяют это мнение.
– У вас есть дочери?!
– Здрасте! А ты, милый мой, полагал, что я всю жизнь была бесплодна, как сухая смоковница?… Я ведь говорила, что у меня был муж, он работал преподавателем истории в речном техникуме и умер пятнадцать лет назад. А обе дочери давно уже взрослые, одна в Новосибирске, другая в Москве. И у каждой по две своих дочери, мои внучки… Только вижу я их редко. Самой ездить в гости нынче накладно, да и дом надолго не оставишь… А мамаши своих дочек не склонны отпускать к ненормальной бабке. Да и что этим девочкам из музыкальных и английских школ делать на треугольном пустыре? Зачем им старое корабельное барахло и какой-то капитан Сундуккер?… По правде говоря, мне хотелось, чтобы родился хоть один внук, мальчишка…
Разговор этот случился жарким июньским днем, на дворе. Генчик только что потанцевал под упругим садовым душем и теперь в одних плавках
Генчику что сказать в ответ? Не виноват он, что нет у Зои Ипполитовны внуков. Он засопел, начал чесать друг о дружку изжаленные в овраге ноги. Качели завертелись. Это была все та же веревка с петлей беседочного узла, только в петле Генчик сделал сиденье из дощечки.
Совершив несколько оборотов, Генчик опять встретился взглядом с Зоей Ипполитовной.
– А что вы там рисуете?
– Гм… Признаться, я рисую тебя.
– Ой! – Он выпрыгнул из петли. – Можно посмотреть?
– Ну… если не будешь сильно критиковать.
Критиковать тут было нечего. Хотя Зоя Ипполитовна и жаловалась на больные пальцы, карандаш этим пальцам был послушен. Генчик на ватманском листе увидел себя как в зеркале.
Похожие на стружки завитки волос, задорно сморщенный нос, улыбка до ушей. И криво растущий зуб (рядом с «совсем беззубой дыркой»). И даже родинка на подбородке.
И все же Генчик не удержался от замечания:
– Похоже. Только какой-то я слишком тут… жизнерадостный…
– Ты порой таким и бываешь. Я ухватила момент…
Генчик опять неловко засопел. Он хотел сказать другое: «слишком смелый». На карандашном наброске Зоя Ипполитовна ухитрилась даже сделать искорки в глазах. И в этих искорках горело веселое бесстрашие. Неужели она забыла, как он прятался от хулиганской компании? Правда, сейчас он этих типов уже не боится. Но это не от природной смелости, а… изменились условия, вот что.
От неловкости Генчик решил придраться к другому:
– Неужели я такой тощий?
– Ну, голубчик, тут уж ничего не поделаешь. Как говорится, нечего на зеркало пенять…
У «портретного» Генчика голова была вскинута на тоненькой, как стебель, шее, колюче торчало вздернутое плечо, остро выпирали из-под кожи ключицы.
– Потолстеешь еще. Ближе к пенсии, – утешила Зоя Ипполитовна.
– Не, я и тогда не буду… Зоя Ип-политовна, а это уже готовый портрет?
– Это пока проба. Потом сделаю эскиз акварелью. И если получится, то, может быть, возьмусь за настоящую работу. Масляными красками…
– Ух ты!… Будет как портрет капитана?
– Поменьше размером, большого холста у меня нет. А что касается художественного уровня, то это как получится…
– Хорошо получится! – Генчик подпрыгнул. – Зоя Ип-политовна. А когда настоящий портрет будет готов, вы этот вот… куда денете? Можете мне его подарить?
– Гм… Если вы, сударь, будете себя хорошо вести. И не станете то и дело скакать перед пожилой дамой в голом виде.
– Но я же не совсем же в голом!… А в одетом виде я не могу все время залезать под душ. А не залезать тоже не могу, потому что расплавлюсь тогда, как пластилиновый…