Я больше не буду, или Пистолет капитана Сундуккера

Крапивин Владислав Петрович

– Нет, я виноват…

– Ты?! Да ты же в нее по уши… А она небось это… – Генчик артистически повертел задом. – Мисс Простоквашино… А теперь лежит и подушку пропитывает. Иди к нам, мириться будете!

Петя трагически мотнул головой.

– Она мне никогда не простит…

– Что не простит?

– То, что я ей все врал про себя… И тебе врал… Никакой я вовсе не курсант, меня в училище медицинская комиссия не пустила. Я окончил курсы мотористов и вот… тут…

Генчик присвистнул.

Потом сел рядом на корточки.

– Значит… и дуэли не было?

– Не

было… – вздохнул Кубиков-Кубриков. – Ничего…

– А зачем ты про все это… сочинял?

Петя съежил плечи. Суетливо переложил на газете железки. Признался шепотом:

– Сдуру… Хочется ведь красивой жизни-то. Вот и придумывал… А вчера признался ей. В порыве искренности…

Генчику стало жаль Петю. Так же, как обиженного судьбой Карасика. Даже сильнее.

– Но так рассказывать… Это ведь тоже талант… – Генчик хотел его чем-то утешить. Подумал и бухнул: – С таким талантом ты, может быть, станешь писателем!

Петя позвенел железками. Пробурчал:

– Черта с два я им стану…

– Главное начать! Ты попробуй!

– Да я уже… пробовал…

– Правда?! – изумился Генчик.

– Ну… вот… – Петя, ежась и не глядя на Генчика, переложил шестеренки и пружинки с газеты на голые доски причала. А газету – рваную и промасленную – сунул Генчику.

Это были «Белорыбинские ведомости».

– Вот… – Петя стеснительно ткнул ногтем в верх страницы. Там было написано: «Творчество молодых. Петр Кубриков. Лепестки ромашки. Рассказ».

– Ух ты!… – И Генчик уткнулся носом.

Рассказ был про любовь. Про то, как двадцатилетний шофер Вася встречает девушку, как по вечерам кладет на ее крыльцо ромашки. Ну и так далее… Вообще-то всякие сочинения про любовь Генчик терпеть не мог. Но Петин рассказ показался ему прекрасным. Тут не в содержании дело! Дело в том, что он именно Пети Кубрикова! Того самого, который сидит рядом на корточках!

До этой минуты Генчик и помечтать не мог, что у него будет друг-писатель. Такой, чья фамилия набрана в газете крупным шрифтом!

– Я же говорил! У тебя же талант!

– Да ну… – зарделся Петя. – А вот еще… Вот здесь.

В углу страницы опять была фамилия: П.Кубриков. А под ней стихи.

Паромщик

Во сне я видел гулкие шторма,Я бредил в детстве книжкой Стивенсона.Звала в дорогу штормовая тьма,Будили душу сладкие муссоны.Я был уверен: буду жить всегдаВ крутых волнах и океанском громе…Но вот прошли все юные года,И я служу тихонько на пароме.Жду пассажиров, трубочку курю(Все старые матросы трубку курят)И корабли мальчишкам мастерюНожом, приобретенном в Сингапуре.

Стихи понравились Генчику еще больше, чем рассказ. Правда,

чересчур грустные, зато такие, что…

– Прямо за душу берут, – сказал Генчик.

Петя зарделся сильнее.

– Значит… не совсем плохо?

– Что ты! Наоборот!.. А Елена что говорит?

– Да ничего. Она и не знает…

– Не знает?! Ты совсем без головы, да? Почему ты ей это не показал?!

– Не успел я… Понимаешь, я хотел ей все про себя… по-честному. И признался, что не курсант. А она как взвилась!.. «Ты, – говорит, – такое же трепло, как все остальные. Пустая, – говорит, – и никому не нужная личность! Я тебе верила, а ты… ты вероломно эксплуатировал мое доверие…» Ну, может, не совсем так, но в этом смысле. И бегом от меня. Прыгнула в трамвай…

– А теперь лежит и воет, – со сдержанным злорадством сообщил Генчик. – Ладно, пойду.

– Куда?

– Такое мое дело: склеивать ваши разбитые сердца… А ты сиди тут и не вздумай топиться с горя. А то знаю я вас, влюбленных…

– Все равно она меня больше видеть не захочет.

– Потерпи до завтра… В крайнем случае, если очень страдаешь, сочиняй пока стихи про несчастную любовь…

– Издеваешься? – жалобно сказал Петя.

– Да ничуточки! Просто поэтам страдания иногда полезны. Это мне Ленка говорила, когда про Лермонтова учила для экзамена… Может, и тебя когда-нибудь будут изучать в школе.

– Иди ты… – сказал Петя. С грустью, но и с капелькой надежды. Не в том смысле, что будут изучать, а что Генчик устроит примирение.

– Иду, – хмыкнул Генчик. Похлопал Петю по крепкому полосатому плечу, сунул под резинку на поясе газету и пошел. Домой. А по дороге думал о странностях любви, которая так осложняет людям жизнь. А что, если и он, Генчик, попадется когда-нибудь в эти сети? Чем черт не шутит! Вот ведь вспоминается почему-то чуть ли не каждый день та девчонка, что живет в доме над оврагом.

И она словно отозвалась на его мысли:

– Эй, Чайник!

3

Генчик не обиделся. Обрадовался.

– Если я Чайник, ты Поварешка!

Она тоже не обиделась:

– Здравствуй!

– Привет!

– Я иду и вижу: кто-то знакомый шагает, синий с горошками.

– А я нарочно это рубашку не снимаю. Чтобы ты издалека разглядела!

Это была такая отчаянная правда, что, конечно же, звучало как шутка.

– Нога-то все еще не вылечилась? – Девочка посмотрела на бинт.

– Это не для лечения! Просто способ, чтобы тетки в трамвае с места не сгоняли!

– Какой ты находчивый! – Не поймешь, с подковыркой она это или с уважением. Наверно, с тем и с другим.

– Ага, я такой! – дерзко согласился Генчик. И вдруг опять засмущался. Завздыхал, глядя в сторону.

– А почему не заходишь? – совсем по-свойски спросила девочка. – Обещал ведь…

– Да все как-то… времени нету.

– Значит, уже не хочешь летать с берега?

– Но там же колючки!

– Да нет никаких колючек! Ты разве не слышал? На той неделе на откос летающая тарелка хлопнулась! А когда улетела – на склоне ни одной травинки. Чистая глина и песок!