Я - четвертый
Шрифт:
— Нам надо спешить, — снова говорит Генри.
Берни Косар не двигается. Лес живет, в нем роятся тени, что может означать только одно, но мне плевать. Я наклоняюсь головой к грудной клетке собаки. Я едва слышу слабый «т-тук» его сердца. Какие-то признаки жизни еще есть. Он покрыт глубокими порезами и ранами и, кажется, весь истекает кровью. Его передняя нога неестественно вывернута — она сломана. Но он все еще жив. Я со всей осторожностью поднимаю его, держа в руках бережно, как ребенка. Генри помогает мне встать, потом достает из кармана еще одну гальку соли и кладет себе в рот. Кажется, он имел в виду себя, когда говорил, что у нас мало времени. Мы оба нетвердо стоим на ногах. Потом что-то останавливает мой
— Что с ружьем? — спрашиваю я.
— Кончились патроны.
Мы не спеша уходим с поляны. Берни Косар не двигается у меня на руках, но я чувствую, что жизнь его еще не покинула. Еще нет. Мы выходим из леса, оставляя позади свисающие ветви, кустарники и запах мокрых и гниющих листьев.
— Ты сможешь бежать? — спрашивает Генри.
— Нет, — отвечаю я. — Но я все равно побегу.
Впереди мы слышим звуки какого-то смятения, несколько хрюканий и потом лязг цепей.
А затем мы слышим рев, не такой зловещий, как у других, но достаточно громкий, чтобы понять: это может означать только одно — новое чудовище.
— Это уже не смешно, — говорит Генри.
Позади нас в лесу трещат ветки. Мы с Генри оборачиваемся, но лес слишком густой, и ничего не видно. Я зажигаю свет на левой ладони и провожу им по деревьям. На опушке стоят семь или восемь солдат, и когда мой свет попадает на них, они обнажают свои мечи, которые сразу же оживают и начинают светиться разными цветами.
— Нет! — кричит Генри. — Не используй Наследие, ты из-за этого ослабеешь.
Но уже поздно. Головокружение и слабость возвращаются, а за ними боль. Я сдерживаю дыхание и жду, что солдаты на нас нападут. Но они не нападают. Нет никаких других звуков, кроме как от борьбы, которая совершенно определенно происходит прямо впереди нас. Взрыв криков позади. Я оборачиваюсь. С расстояния в двенадцать метров на нас начинают надвигаться светящиеся мечи. Один из солдат самоуверенно смеется. Их девять, вооруженных и полных сил, против нас троих, разбитых и израненных, чье единственное оружие — доблесть. По одну сторону — чудовище, по другую — солдаты. Такой у нас теперь выбор.
Генри кажется спокойным. Он достает из кармана еще две гальки и одну дает мне.
— Это последние, — говорит он, его голос дрожит, словно ему стоит больших усилий даже говорить.
Я забрасываю ее в рот и засовываю под язык, хотя там еще остается маленький кусочек от первой. На меня нисходит сила.
— Что ты думаешь? — спрашивает он меня.
Мы окружены. Остались только Генри, Берни Косар и я. Шестая тяжело ранена, и ее уносит Сэм. Марк где-то здесь, но его не видно. Еще есть Сара, и я молюсь, чтобы она надежно пряталась в школе, которая находится сейчас в двухстах метрах от нас. Я делаю глубокий вдох и примиряюсь с неизбежным.
— Не думаю, что это имеет значение, Генри, — отвечаю я и смотрю на него. — Но перед нами школа, и это то место, куда скоро приедет Сэм.
То, что он делает в ответ, застает меня врасплох: он улыбается. Он протягивает руку и пожимает мое плечо. У него усталые и покрасневшие глаза, но я вижу в них облегчение и безмятежность, словно он знает, что все это скоро закончится.
— Мы сделали все, что могли. И что сделано, то сделано. Но я чертовски горд за тебя, — говорит он. — Ты сегодня действовал изумительно. Я всегда знал, что так и будет. Я никогда в этом не сомневался.
Я опускаю голову. Я не хочу, чтобы он видел, как я плачу. Я сжимаю собаку. В первый раз с тех пор, как я взял его на руки, он проявляет слабый признак жизни, приподнимая голову, чтобы лизнуть меня в щеку. Он передает мне одно-единственное слово, как будто только на него у него хватает сил. «Мужество», —
Я поднимаю голову. Генри делает шаг ко мне и обнимает меня. Я закрываю глаза и утыкаюсь лицом ему в шею. Его по-прежнему трясет, тело хрупкое и слабое под моей рукой. Уверен, что и мое тело сейчас не сильнее. «Вот так», — думаю я. С высоко поднятыми головами мы пойдем через поле, что бы нас там ни ждало. По крайней мере, в этом есть достоинство.
— Ты был чертовски хорош, — говорит он.
Я открываю глаза. За его плечом я вижу, что солдаты уже близко, метрах в шести от нас. Они остановились. Один из них держит кинжал, который пульсирует серебристым и серым. Солдат подбрасывает его в воздух, ловит и бросает в спину Генри. Я поднимаю руку, отвожу его, и он пролетает мимо сантиметрах в тридцати. Силы почти тут же оставляют меня, хотя галька растворилась только наполовину.
Генри берет мою свободную руку и закидывает себе на плечи, а своей правой рукой обхватывает меня за пояс. Пошатываясь, мы бредем вперед. Появляются очертания чудовища, которое стоит посередине футбольного поля. Могадорцы идут за нами. Может быть, им любопытно увидеть чудовище в действии, увидеть, как оно убивает. Каждый новый шаг дается мне тяжелее, чем предыдущий. Сердце колотится в груди. Смерть приближается, и это меня ужасает. Но Генри здесь. И Берни Косар тоже. Я счастлив, что перед лицом смерти я не один. Несколько солдат стоят за чудовищем. Даже если бы мы смогли миновать чудовище, нам бы пришлось идти прямо на солдат, которые стоят с обнаженными мечами.
У нас нет выбора. Мы выходим на поле, и я жду, что чудовище набросится на нас в любой момент. Но ничего не происходит. Мы останавливаемся в пяти метрах от него. Стоим, опираясь друг на друга. Это чудовище вполовину меньше другого, но все равно достаточно большое, чтобы убить всех нас без особых усилий. Бледная, почти прозрачная кожа обтягивает выступающие ребра и костлявые суставы. На руках и по бокам многочисленные розоватые шрамы. Белые, невидящие глаза. Оно пригибается и поводит головой низко у травы, чтобы учуять то, чего оно не может увидеть. Оно чует нас перед собой. Испускает низкий рев. Я не чувствую в нем ярости и злобы, которые исходили от других чудовищ, жажды крови и смерти. Есть ощущение страха, ощущение печали. Я открываюсь ему. Я вижу образы издевательств и голода. Я вижу, что это чудовище всю свою жизнь на Земле было заперто в сырой пещере, куда почти не проникал свет. Дрожало по ночам, чтобы согреться, всегда холодное и мокрое. Я вижу, как могадорцы натравливают чудовищ друг на друга, заставляют их драться, натаскивая их, ожесточая и делая беспощадными.
Генри отпускает меня. Я больше не могу держать Берни Косара. Я осторожно кладу его на траву у своих ног. Я несколько минут не чувствовал, чтобы он шевелился, и не знаю, жив ли он еще. Я делаю шаг вперед и падаю на колени. Солдаты вокруг нас кричат. Я не понимаю их языка, но по интонации различаю их нетерпение. Один из них взмахивает мечом, и вылетевший кинжал едва не попадает в меня, белая вспышка проносится и рвет рубашку у меня на груди. Я остаюсь на коленях и смотрю на возвышающееся надо мной чудовище. Стреляет какое-то оружие, но снаряд пролетает над нашими головами. Предупредительный выстрел, который должен побудить чудовище к действию. Чудовище вздрагивает. В воздухе летит второй кинжал и вонзается чудовищу под локоть левой руки. Оно поднимает голову и ревет от боли. «Извини, — пытаюсь я ему сказать. — Извини за ту жизнь, которую ты принужден вести. Тебе причинили зло. Ни одно живое существо не заслуживает такого обращения. Тебя заставили пройти через ад, забрали с твоей планеты, чтобы ты сражался на чужой войне. Тебя били, пытали и морили голодом. Вина за всю твою боль и страдания лежит на них. У нас с тобой есть то, что нас связывает. Нам обоим принесли зло эти монстры».