Я дрался с асами люфтваффе. На смену павшим. 1943—1945.

Драбкин Артем Владимирович

Когда он ударил, левая створка р-р-раз — откину­лась (на И-153 створки такие есть), перкаль на левой стороне плоскости вся свернулась, полетели стекла с приборной доски. Я получил два ранения в ногу, пере­било осколками пальцы на руках — один из них так и не вынули, и до сих пор он иногда немного вылазит и ца­рапается...

Я успел сбросить бомбы, по радио передал, что атакую «мессера», потом сразу отворот небольшой сделал и сразу, чтоб не потеряться, повернул обратно. В этот момент выскакивает «мессер», я цепляюсь за него плоскостями, и мы оба падаем. Мне удалось вы­вести машину из штопора у земли, и ведущего своего я уже не видел — во-первых, погода была дрянная, да и связь тогда была плохая, в основном шумы только слы­шали. Набрал

высоту от воды, приборов и компаса у меня не было. Я в такую погоду не ориентировался, и для меня найти остров не представлялось возможным.

Я увидел проблеск солнышка. Знал, что в ту сторо­ну — наши, а вокруг с одной стороны финны, а с дру­гой — немцы. Лететь на восток, в сторону солнца, — это, значит, к нашим. Подлетая к какому-то острову (я его не опознал), встретил два истребителя. Поначалу думал — «мессера», но они приветственно покачали крыльями, и повели в Лебяжье. Эти «лагги» сопровож­дали «илов», которые тоже наносили удары по кораб­лям. Если я не ошибаюсь, один из летчиков на «лаггах» был Сашка Ляпушкин.

Когда мы подошли к аэродрому, смотрю, на посад­ку заходят «илы», «лагги», ну я и вклинился в эту катава­сию. А зенитчики в то время знали, что у финнов есть наши «чайки» — часто туда прилетали. Они, видимо, как раз так и подумали насчет меня — начали обстрели­вать. Я смотрю: разрывы снарядов везде... Что за черт? Почему стреляют? Я стал снижаться, чтобы показать, что я все-таки свой, покачал крыльями, выпустил шасси и начал заходить на посадку. Все это в спешке проис­ходило: и стреляют по мне, и самолет разбитый, и кровь течет... такое состояние было, что...

Где-то на высоте 20—30 метров почувствовал, что руль уже не действует — перебит, подбили меня окон­чательно. Вот уже полоса, а у меня прибор скорости не работает, ну и опыта мне не хватило. Если бы сейчас была такая ситуация, то я, конечно, «на газу» сел бы, а тогда я обороты прибрал и потерял скорость. Самолет «клюнул», зацепился за какие-то бугры и разбился. Ме­ня выбросило из кабины, ну а дальше я уже потерял сознание. Человек, который видел мою аварию, — на­чальник штаба, в это время в столовую шел и потом на­писал статью в газету.

О случае с «мессером» я никому никогда не расска­зывал. Во-первых, не было никаких подтверждений. Ведущий, с которым я летал, прилетел в полк и доло­жил о моей гибели, и никто ко мне в госпиталь потом не приходил. Не говорили мне и о судьбе моего самолета, никто, конечно, его не обследовал, все подумали, что самолет этот разбит и все ранения, полученные мной, произошли при аварии, а не от атаки вражеского ис­требителя. Ко мне никто тогда не приходил разбирать­ся, что же на самом деле произошло, а то я бы тогда открылся, рассказал бы, как бой протекал. [Александру Ивановичу, видимо, не сообщили обстоятельств боя, поскольку по документам бой описан достаточно хорошо. В соответствии с оперативной сводкой шВВС КБФ № 208 пять И-153 71-го иап КБФ, ведомые ст. лт. Федором Киринчуком, вылетели на бомбоудар по кораблям противника в районе банки Вигрунд и в 8:00 были атакованы, как сообщается, тремя (sic!) Ме-109. Рязанов на подбитом в бою самолете не нашел своего аэродрома, закрытого ту­маном, направился на аэродром Борки и, не дав сигнала «я свой са­молет», был обстрелян своей ЗА. Не дотянув до аэродрома 2-3 км, самолет упал на береговую черту Финского залива и считался разби­тым от боевых повреждений.]

Лежал в госпитале, известий фактически никаких, только врач вэвээсовский приезжал. Содержание в гос­питале было нормальным. А о войне мне и не надо бы­ло говорить, у меня было такое состояние, что я даже иногда сознание терял. Медсестра практически просто На основе оперативной сводки и донесения № 052 от 21.05.43 на официальный счет ВВС КБФ был отнесен сбитый в том бою Ме-109. Интересно, что изначально победа была записана на всю группу лет­чиков - мл. лт. Киринчука и сержантов Жучкова, Тристана, Рустамова и Рязанова, однако в документе все фамилии,

кроме ведущего груп­пы, были позже перечеркнуты, и соответственно она считалась как личная (Киринчука).

Попытка установить личность вражеского летчика, подбившего само­лет Александра Ивановича, определенного ответа не дала. Участие в бою немецкого самолета практически исключено, поскольку немец­кая авиация в тот период над Финским заливом не действовала (и в финских документах, фиксировавших полеты люфтваффе в этой зо­не, таких данных нет), к тому же ни II./JG 54, ни Stab./JG 54, имевшие на вооружении истребители ФВ-109, не заявляли воздушных побед и не несли в тот день потерь.

С финской стороны детальное ознакомление с действиями эскадри­льи LeLv 34, вооруженной «мессершиттами», ясного ответа не дало (беглый взгляд на заявки побед и потери финских ВВС сразу дает от­рицательный результат). Два самолета 1-го отряда после полудня производили облеты матчасти продолжительностью 10 минут и могут быть исключены из рассмотрения. Третий за день вылет был выпол­нен на разведку погоды по маршруту Утти - Гогланд - Утти (взлет в 6:55) одиночным Bf 109 вянрикки Мауно Кирьенена. И хотя этот лет­чик на данный момент более всего подходит к сведениям с нашей стороны, как утверждается, Кирьенен вернулся на аэродром вскоре после взлета, повернув из-за плохой погоды еще над Коткой.

янно была около моей койки. Когда бомбежки начина­лись, она выводила меня в подвал. После войны я с этой медсестрой даже переписывался. Потом мы с же­ной поехали в этот госпиталь, но она оттуда уже уволи­лась, и мы никак не могли ее найти, чтобы отблагода­рить. Благодаря ее уходу я и встал на ноги — очень важно, чтобы кто-то рядом был, когда ты в таком со­стоянии.

Потом в дом отдыха послали — ясно, какое у меня состояние было, если во время войны туда направили. Отдохнул, дали отпуска месяц, чтобы я «отошел» от всего этого. С отпуска приезжаю — полк уже переучил­ся на «лавочкины», товарищей уже почти никого не ос­талось — многие погибли. Это был конец 1943 года, де­кабрь, наверное, — снег уже был.

Во время переучивания учебного «лавочкина» в пол­ку не было, и летчиков вывозили на учебном Як-7Б. Ко­гда я вернулся, почти весь полк к тому времени переле­тел в Кронштадт, но я среди нескольких человек задер­жался и успел сделать два полета на «яке» по кругу.

На Ла-5 вылетел уже в Кронштадте. Абрамов при­шел и сказал: «Ну что ж, надо вылетать на «лавочкине». Учебных самолетов нету». Посадил меня в самолет, рассказал, что к чему, — «Давай, запускай и взлетай». Я взлетел, полетал немного над аэродромом, сел, все нормально — вот и вся учеба.

Случай один был. Наш командир дивизии Корешков был представителем авиации в сухопутных войсках под Выборгом. Он вызывал наши истребители на прикры­тие войск, и как-то раз я вылетел на прикрытие веду­щим пары. Прилетаем, там сплошная облачность — вы­скочили из облаков, набрали скорость приличную. Смотрим, прямо по курсу выныривают два «мессера», расстояние было метров 600—700. Сблизился, раз­глядел кресты, вижу — точно «мессера». Я тогда даже не прицеливался — нажал на гашетку, дал две короткие очереди, он сразу задымил — и в облака. По связи докладываю командиру дивизии о сбитии «мессер-шмитта».

Прилетели в Кронштадт. Вопрос встал такой: сбили армейскую «кобру». Мне подсказывают, мол, ты не го­вори пока о «мессере», мало ли что. Я, конечно, ничего не сказал. А потом уже, когда Корешков приехал, он сказал: «Да, ты сбил «мессершмитт», однако выносить этого не стали, потому что в верхах вопрос об «аэро­кобре» так и остался открытым...

Я думаю, что для них атака была неожиданной, по­тому что мы заходили со стороны солнца, и, когда вы­скочили из облаков, они находились прямо по курсу, хвостом к нам. Я видел фашистский знак, иначе я и стрелять бы не стал, конечно. Была облачность ог­ромная, и солнышко светило — видно было очень хо­рошо. Если бы я по нему не попал, может, и бой завя­зался бы...