Я дрался с асами люфтваффе. На смену павшим. 1943—1945.

Драбкин Артем Владимирович

Так вот, смотрим, сзади далеко появились 4 «фок-кера». Идут выше нас со снижением на скорости и пря­мо нам в хвост. Видят они нас или нет, не знаю, но по нашему курсу идут. Командиру эскадрильи говорю: «Иван, к нам в хвост «фоккера» заходят». Раз сказал, два сказал, он не слышит. Смотрю, они сближаются. Дело плохо. Я резко развернулся. Ведущего беру в прицел. Тра-та-та, у меня только один крупнокалибер­ный пулемет выстрелил. 5, 7 пуль выпустил. Думаю, где наши? Смотрю, комэск рядом и вторая пара около ме­ня. Уже на земле командир эскадрильи говорил: «Когда ты метнулся, я сразу понял, в чем дело». Ведущий «фоккер» задымил, задымил, у него шлейф пошел. Он отвернул, а за ним и остальные трое ушли. Ну, думаю, командир эскадрильи же видел, доложит. А он не доло­жил. Так мне этого третьего и не засчитали. Ладно, опять в пользу войны.

Сменял нас Морозов [Морозов Иван Тимофеевич, старший лейтенант. Воевал

в со­ставе 101-го гиап (84-а иап). Всего за время участия в боевых дейст­виях выполнил 201 боевой вылет, в воздушных боях лично сбил 8 са­молетов противника. Награжден орденами Красного Знамени, Отече­ственной войны 1-й и 2-й ст., медалями]. Идет и кричит так бодро: «Идем на помощь! Идем на помощь!» Видно, что драть­ся готов. Как сказал вчера Похлебаев — пойдем их бить, так и получилось! После этого наши летчики стали меньше бояться этих «мессеров» и «фоккеров».

Еще под Керчью я, помню, «фоккера» сбил. Мы бы­ли за облаками, а полуостров был закрыт низкой, мет­ров на 300, облачностью. Не буду хвалиться, но стрелял я неплохо. Этот «фоккер» шел метрах в восьмистах поч­ти под четыре четверти. Догнать я его все равно бы не догнал, но решил пугнуть. Определил дальность, взял упреждение, ввел поправки. Выстрелил и смотрю — снаряд разорвался в области кабины, но ни дыма, ни пожара нет. Я за немцем проследил. Он пошел к земле и в районе нашей линии фронта вошел в облака с углом градусов 70. И тут же слышу, станция наведения: «Кто «фоккера» сбил? Около меня стукнулся». — «Я стре­лял». — «Поздравляю тебя с победой».

— Было такое явление, как «мессеробоязнь»?

— Мы в Крыму встретились с 9-м гвардейским пол­ком. Так вот, их летчики боялись больше «фоккеров», чем «мессеров». Мы, например, не боялись ни тех, ни других. Нам было все равно: «мессер» или «фоккер». Ну да, у «фоккера» четыре пушки, с передней полусферы летчик закрыт мотором. Его так просто не убьешь. А с другой стороны, какая разница? Мотор ему разо­бьешь — он же все равно далеко не улетит. Заряжали два снаряда фугасных, а следом один бронебойный. Если три снаряда выпустишь, обязательно один броне­бойный попадет. Этому «фоккеру» и широкий лоб не поможет. Все же 37-мм болванка ой-ой-ой какая: про­шибет мотор насквозь.

Был такой случай. Мы летали на Севастополь, со­провождали бомбардировщиков. У меня к тому време­ни уже семь или восемь сбитых было. Почему-то я ос­тался один их прикрывать. Воздушные стрелки левого звена девятки бомбардировщика отбивались от «фок-кера». Я подошел и этого «фоккера» сбил. А тут подо­шли четыре «кобры». Вернулись, готовимся ко второму вылету. Сидим в готовности номер 2 у самолета. К мо­ей машине подъезжает майор, Герой Советского Сою­за из 9-го гиап. Спрашивает: «Дементеев, ты сейчас сбил «фоккера»?» Я говорю: «Так точно». — «Нет. Это стрелки сбили. Мы подошли и ничего не видели, и под­тверждение мы тебе не даем». Ну что тут скажешь? Как доказать, что стрелял и сбил? Может, показалось. К то­му же я младший лейтенант, а он майор, Герой Совет­ского Союза...

Видать, до этого он с командиром полка разговари­вал — смотрю, командир подошел, грустный. На сле­дующий день на По-2 к нам прилетел полковник, на­чальник штаба корпуса. Стал задавать вопросы, задачу поставил на следующий день. А потом выходит из зем­лянки и говорит: «Стрелки говорят, что вчера ваша «кобра» сбила «фоккера». Павликов [Павликов Алексей Николаевич, подполковник — командир 101 -го гиап с апреля 1944 г. до конца войны], командир полка, аж подскочил от радости. Выслали-таки они письмен­ное подтверждение. Радость была, конечно.

А потом, знаешь, как говорится: пуганая ворона кус­та боится. Вот, например, у нас одного летчика сбила зенитка. Вроде потом летал нормально, а как разрывы зенитных снарядов увидит, шарахается в сторону. Бо­ится зенитки. Хотя она и далеко стреляет, а он все рав­но боится. Так, видно, и здесь: «фоккера» кого-нибудь побили, вот их и начинают бояться.

— Говорят, «кобра» легко в штопор срывалась?

— Да, нас пугали, что она горит хорошо, что очень штопора боится. Так вот, был у меня такой случай. Две «пешки» пошли на разведку в немецкий тыл. Прикрыва­ли их восемь «кобр». Командир полка велел мне с Бо­рисом Степановым (я уже стал старшим летчиком) па­рой вылететь на передовую: «Посмотри, если где «мес­сера» будут, свяжи их боем по возможности. И передай нашим, чтобы они готовы были к встрече». Хорошо. Вы­летели, набрали тысячи три. Выше нас появилось три самолета — два «мессера» и один «фоккер». Еще поду­мал: интересно, почему у них такой строй? А раньше я уже слышал, что ребята из 16-го полка такое встреча­ли. И вроде даже немцы успех имели, нашего сбили. Думаю, это приманка какая-то. Действительно, если я высоту наберу,

то скорость потеряю. Скорость дер­жать — высоту не наберешь. А видят они меня или нет, не знаю — на встречных идем. Потом смотрю, «фоккер» отваливает от этой группы и прямо перед моим носом проходит. Но на пикировании у него скорость больше, чем у нас. Степанов стоял справа. Он заметил этого «фоккера», а двух «мессеров», что сверху остались, не видит, говорит: «Сейчас я его сниму». — «Встань на место, — говорю ему, — не трогай». Он команду «не трогай!» выполнил. А я думаю: сейчас погонись за ним, у него скорость больше, время пройдет, пока его дого­нишь, а те в это время свалятся, тебя быстренько дого­нят и снимут. Эти «мессера» сваливаются в пике и ата­куют меня и Степанова. Ведущий немецкой пары пики­рует, я на разворот и под него ухожу, чтобы он увеличил угол пикирования. Мы сближаемся, сближа­емся, я только думаю о том, чтобы в прицел к нему не попасть. «Мессер» остался сзади, чтобы осмотреться, я повернулся, а ногой надо же упереться во что-то, чтобы назад посмотреть. В педаль уперся и, видимо, сильно ее дал. Вижу — проскакивает «мессер» в хвосте, а меня как крутанет в штопор, я аж о кабину головой ударился. Сразу рули поставил на место, машина вышла из што­пора. Мне станция наведения передает: «Дементеев, что у тебя там?» — «Да вот, здесь какие-то были... А в чем дело?» — «Да пара «мессеров» говорит, что «Иван» не попался на удочку».

Я после этого делал несколько полетов так: ребят просил первыми садиться, а сам в зону и вводил «коб­ру» в штопор. Посмотрел, как она сваливается, как вы­ходит, — оказывается, не так страшен черт, как его ма­люют.

Мне что в глаза бросилось. У нас в эскадрилье был Саша Чуприн. Он как-то сорвался в штопор, выпрыгнул на парашюте, а машина сама вышла из штопора. В 16-м полку Сухов Костя сорвался в штопор и выпрыгнул. Александр Иванович Покрышкин был на аэродроме и командовал ему по радио: «Давай, ручку вот так. Вот, молодец, выходишь, теперь выбирай ручку. Потихонеч­ку, потихонечку...» А кто-то рядом с Покрышкиным го­ворит: «Товарищ командир, вон он висит на парашюте. Машина сама вышла». Я это тоже учел. А действитель­но, бросишь ее, рули бьются, она выходит. Летчик, как и любой другой человек, если вправо крутится машина, хочет ее влево вывернуть. А даешь ручку влево, он еще больше закручивается. На больших углах атаки элеро­ны не помогают. Надо дать ей ногу против вращения, она сразу крутиться перестает, и тут можно дать элеро­нами по вращению, и она резко перекидывается в дру­гую сторону. Особенность в резком переходе, который надо поймать и не дать самолету крутануться в другую сторону. А у нас как? Старшие говорят, что из штопора она не выходит, а мы верим. Вот когда сам «пощупал» и летчикам своей эскадрильи рассказал — это другое де­ло. Если сорвался, лучше брось управление, ноги сни­ми с педалей и жди, если есть высота. Она сама вый­дет.

Когда Крым освободили, нас перевели на перефор­мировку в Богодухов, под Харьковом. Командиры эс­кадрилий полетели на Кавказ отбирать летчиков, а ме­ня поставили заместителем командира эскадрильи. Я к повышению не стремился. Понимал, что такое быть за­местителем командира эскадрильи. Это значит — вся боевая работа в твоих руках. А мне всего 22 года было. Руководящая работа меня смущала. Мне проще само­му летать, чем другими руководить. Я уже в это время чувствовал, что лучше я полечу один, чем с плохим ве­домым. Сколько бы ни было «мессеров», сколько бы ни было истребителей, я один смогу и вступить в бой, и выйти из него. Я понимал психологию противника: он ведь тоже хочет жить. Надо среди него панику посеять, а как это сделать, я примерно представлял. А если ве­домый плохой, его же не бросишь...

И вот пришло молодое пополнение, а их надо же было и обучить, и психологически настроить. Был у ме­ня такой случай. Мы стояли в Пирятине. Прикрывали американские «крепости» и одновременно вводили мо­лодое пополнение в курс дела. Командир эскадрильи был в госпитале. Командир полка поставил задачу: от­работка боевого порядка в зоне. Был у нас один стар­ший летчик, старший лейтенант Иван Жагинас, пере­учившийся из техников. А я был младшим лейтенантом. По званию он был выше, а мне приходилось им коман­довать. Я летчикам ставлю задачу: «Завтра будем отра­батывать слетанность пар. Со мной пойдет Жагинас». Рассказываю им, как надо маневрировать, перестраи­ваться, какие держать интервалы и дистанцию. Один из летчиков, Герасимов, который уже совершил несколько боевых вылетов и для вновь прибывших был ветера­ном, заявляет: «Так маневрировать невозможно». На карту был поставлен мой авторитет как командира. Чтобы не терять время на пустую перепалку, я меняю задачу: «Хорошо, после первого разворота Жагинас выходит вперед, а я занимаю его место ведомого. Жа-гинас может выполнять любые фигуры, а я буду пока­зывать действия ведомого при их выполнении. Всем летчикам, включая Герасимова, наблюдать и делать вы­воды».