Я дрался с асами люфтваффе. На смену павшим. 1943—1945.

Драбкин Артем Владимирович

— Свой первый боевой вылет помните?

— Не особенно. Наше руководство нас постепенно вводило в строй из запасного полка. Как я рассказы­вал, новички летали только с опытными летчиками. Мы знали, что если мы боевого опыта не имеем, зато он есть у наших товарищей, а они всегда помогут. Один за всех, все за одного. В результате каждый из нас вошел в строй более-менее нормально. Вводили постепенно, такая возможность была. И тем не менее с октября 1943 года по апрель 1944 года, за 7 месяцев, наши лет­чики полка выполнили около двух тысяч боевых выле­тов. Полк при этом потерял только 12 летчиков. Машин чуть больше — около восемнадцати. Зато мы сами сби­ли 178 самолетов.

Перед

каждым вылетом новичкам ставили задачу не зевать, смотреть во все стороны, крутиться. Нам спе­циально выдавали шелковые шарфы, потому что гимна­стерка была шерстяная. В кабине ты не только прямо смотришь, а надо крутить головой на 360 градусов. Ес­ли один вылет сделаешь в гимнастерке на голую шею, то шея будет красная. Шарфы помогали. А боев было очень много. За время войны я выполнил 152 боевых вылета, каждый третий с воздушным боем. 50 с лиш­ним воздушных боев, сбил 6 самолетов противника. Один бомбардировщик Ю-87, один «фокке-вульф», остальные «мессеры». За этим как-то первый бой не запомнился.

Первые вылеты были связаны с поддержкой Эльти-генского десанта. Десантники были прижаты к берегу, находились на узкой полоске, длиной 2 километра, ши­риной 100—200 метров. Поначалу погода была нелет­ная, но только погода немножко улучшилась: буквально нижняя кромка была в пределах 100 метров, мы начали помогать авиацией. К штурмовикам Ил-2 подвешивали контейнеры с продовольствием и боеприпасами. Эти контейнеры они сбрасывали десантникам. Но как там точно прицелиться? Большая часть попадала в море и к немцам. Тем не менее регулярно Ил-2 летали парой сбрасывать контейнеры, а мы парой их прикрывали.

Запомнилось, как мы шли над Керченским проли­вом и вдруг видим — в здоровой бочке сидят два де­сантника. Они нам машут, мы им помахали крыльями и выполняем дальше свое задание. Они гребли в сторону Тамани. Там расстояние километров 20, если не боль­ше. Следующий вылет делаем, смотрим, бочка плава­ет, а десантников нет. Думаю, наши сняли или немцы, шут его знает...

А не так давно была встреча ветеранов в Керчи, я туда ездил. Посмотрел, какой там памятник установили «45 лет Победы». И вот рассказываю там этот случай. Мне говорят: «Так это ж наши были ребята, живы они до сих пор. Сейчас не приехали, в прошлый год были». Назвали мне их фамилии, дали адреса. Я написал письмо. Ответ пришел. Получается, правда — живы ре­бята остались.

Что еще запомнилось? Немцы «кобр» боялись. Ска­жем, мы патрулируем четверкой над своей территори­ей. Появляется четверка «мессеров». Они нас не атаку­ют, а если мы их пробуем атаковать, они уходят. Пара на пару — тоже они обычно в бой не вступали. Однако как-то раз группа асов пришла на наш участок. Говори­ли нам, что эта группа «Удет». Вот они вели бой по-на­стоящему, как наши летчики, а не то что атаковал зазе­вавшегося или поврежденный самолет. Нет, они из боя не выходили, пока у них горючее не заканчивалось.

Ну, мы особо с истребителями не связывались. На­ша задача не допустить бомбардировщиков к нашему переднему краю. Лапотники ходили большими группа­ми, по четыре-пять девяток, и соответственно прикры­тие там — самолетов 20—30. Мы четверкой барражи­решали и так, этой четверкой, были обязаны вступить в бой. Там еще была станция наведения, там сидел обычно один генерал, который летчиками управлял. Ему в руководстве воздушной армии ставили задачу, и он передавал нам. Конечно, мы набирали высоту, обес­печивали себе скорость, чтобы атака приносила боль­ший эффект. Для этого приходилось и в сторону ухо­дить, чтобы обеспечить себе преимущество с тактиче­ской точки зрения. А генерал наш в таком случае начинал кричать, иногда даже матом ругался: «Куда по­шли, мать вашу!» Не понимал он, что специально надо занять тактическое положение, чтобы эффект был большим для общего нашего дела.

Когда мы их атакуем, они сбрасывали бомбы непо­средственно над своей территорией. Обычно наше зве­но за атаку 2—3 самолета сбивало. Правда, один раз у меня был случай: я нажимаю на гашетку, но ни пушки, ни пулеметы не стреляют. Уйти нельзя. Надо имитиро­вать атаку,

отвлекать внимание. Прилетел, доложил, потом разобрались. Оказывается, не подвели непо­средственно боеприпасы к пулеметам и пушке, снаря­ды все есть, а туда не вставили. Я нажимаю раз, два, третий раз, ничего.

Запомнился мне день 31 декабря 43-го. Чуть меня не сбили тогда. Новый год был на носу, а погода не ах­ти. Немцы не летали. Мы тоже воздерживались от по­летов. Командир полка во второй половине дня по слу­чаю праздника отправил нас на квартиры, приказал по­бриться, помыться, подшить подворотнички. Только начали этим делом заниматься, команда — срочно вер­нуться на аэродром. Оказывается, сверху дали распо­ряжение штурмовать один из немецких аэродромов. Наших штурмовиков прикрывали «лавочкины», а мы на «кобрах» в свою очередь должны были блокировать аэ­родром. Для этого мы должны были вылететь раньше. Получилось немножко не так, как задумано. Штурмови­ки с прикрытием почему-то вылетели раньше нас, а мы уже понеслись за ними. Соответственно подходим к вражескому аэродрому, а в воздухе уже немецкие са­молеты. У нас было две группы. Одна группа из восьми самолетов ушла за облака. А нас было семь, один у нас не вылетел почему-то. Получается, только мы подошли к аэродрому, а вокруг нас уже «кресты». Мы сразу всту­пили в бой. Через некоторое время один из наших за­кричал: «Я подбит, прикройте!» Оно и неудивительно. Там так все быстро происходило.

Я через несколько минут смотрю, идет наша «коб­ра», а за ней вплотную «мессер». Я, долго не раздумы­вая, передал по радио: «Кобра», за тобой «месс»!» Сам сразу нажал на все гашетки пулеметов и пушек. Сбил я его, фрица, даже наземные войска, как потом узнал, мне засчитали. А тогда стреляю, и в это время по мне сзади какой-то фашист тоже как открыл огонь! И нога у меня дернулась от удара. Удар 20-мм снарядом броне­бойным лопал мне в сапог. Сапог был яловый и каблук кожаный, еще подковка была по всему каблуку 5-мм толщины. Каблук загнулся на 90 градусов. Однако бла­годаря этому удару нога дернулась, нажав на педаль, и самолет выскочил из-под обстрела. Как потом выясни­лось, в самолет попало два снаряда — один мне в ногу, а второй в крыло. Ну, я вижу, что ранило меня в ногу легко. Попробовал рули — самолет слушается. Пока у меня скорость была, я, не снижая скорости, передал ведущему, что выхожу из боя, подбит. Высота у ме­ня тогда была метров 500—600, прямо под облаками. Я полупёреворотом ушел из этого боя, самолет у меня был не сильно побит, так что приземлиться я смог.

Вскоре меня еще раз чуть не сбили. Мы шли парой. Видим, перпендикулярно нам идет пара из другого полка нашей дивизии. А за нами в тот момент шла пара «мессеров», выжидая момент для атаки. Я передал па­ре из другого полка: «За нами хвост, помогите». Наде­ялся, что мы пройдем вроде как приманка, а эти нем­цев сзади атакуют. Куда там! Но они меня не услышали, а за это время немцы приблизились и открыли огонь. Я еле успел сманеврировать, и в самолет попали толь­ко пули — снаряды прошли мимо. Две или три пробои­ны, конечно, было. Пока я маневрировал, мой ведущий развернулся и сбил один вражеский самолет. Второй фашист сразу ушел в облака, только его и видели.

— Сколько примерно прошло вылетов, когда вы почувствовали, что уже что-то видите вокруг, что-то умеете? С каким настроением летали?

— Где-то полетов 30 мне понадобилось, чтобы осознать себя летчиком, кое-что умеющим в воздухе. Перед вылетами страха я не испытывал, но волнение было. Ведь летишь и не знаешь, что там будет. У меня оно проявлялось вот так: допустим, ты перед заданием обязательно сходишь в туалет по-малому, а перед тем как взлететь, еще раз хочется сходить. Я помню интер­вью космонавта Берегового. Он же был штурмовиком. Ему задал корреспондент вопрос: «Чем отличается по­лет в космос от полета на боевое задание?» Он отве­тил: «В космос я летел и знал на 98—99 процентов, что будет все нормально, что я вернусь. А на войне каждый раз вылетал — я не знал, вернусь или нет». Он правиль­но ответил.