Я дрался в штрафбате. «Искупить кровью!»
Шрифт:
А они начали обстреливать нас из минометов. Я зачем-то полез наверх по насыпи. Но взводный, страшно матерясь, схватил меня за ногу и стащил вниз. В этот момент рядом ударила мина. Взрывом меня отбросило в сторону, я почувствовал очень сильную боль в правой ноге. Услышал крик взводного. Пополз к нему. Он кричит, что ранен в голову. Я пощупал его голову и тут же отдернул руку: у него в затылке торчал большой горячий осколок.
Уже начинало темнеть. Немного отлежавшись, взводный попросил меня помочь ему подняться, так как он услышал голоса санитаров, которые громко кричали, выискивая раненых. Я помог ему, и он позвал санитаров. Появление санитаров на этом участке было настолько неожиданным, что взводный сам удивился этому. Мало того, что они появились, так еще с таким замечательным средством, как собачья упряжка с волокушей. Он-то знал, что ничего подобного для нас, штрафников, не предусматривалось. В нашем взводе была группа молдаван, которые совершенно не понимали по-русски. Эти несчастные, ничего не понимая, действовали, только глядя на других, подражая им. И вот когда санитары укладывали взводного на волокушу и меня забирали с собой, эти молдаване решили, что надо уходить и им. Они стали отходить. Взводный, собрав силы, закричал на понятном для всех языке и, схватив автомат,
Так я попал в санбат, а потом в госпиталь. Закончился день 26 марта, седьмой день после моей мобилизации в армию.
Потом я месяц был в госпитале. Догнал свою часть уже на берегу Балтийского моря. Полк вел бой по захвату полуострова Вустров. В последние дни апреля я догнал свой 47-й стрелковый полк.
Со мной решили разобраться, что за солдат к ним прибыл. Для этого направили к штабным писарям. К моему удивлению, они мне сказали, что я не их солдат. Я начал спорить. И предъявил красноармейскую книжку. Они пошли рыться в архивах и потом мне сказали, что я, рядовой 1-й роты, 26 марта 1945 года погиб в боях с фашистскими захватчиками и захоронен в братской могиле на подступах к Данцигу у ж/д моста. Там, в братской могиле, лежит вся 1-я штрафная рота, кроме меня и того лейтенанта.
Для чего же был тот «бой»?
Об этом рассказал мне уже летом 1945 года старый солдат, сержант Дубина, с которым я познакомился в полку и подружился. Он — кавалер трех степеней ордена Славы. На фото мы с ним вместе.
Вот его рассказ.
«На этом участке фронта у злополучного моста под Данцигом, где в дюнах засели немецкие снайперы, у наших были очень большие потери. И командование решило временно отвести с этого участка войска, а вместо них ввести подразделения штрафников, вооружив их фаустпатронами для полной гарантии того, что немецкие снайперы не покинут позиции, пока не закончат «работу». Немцы очень хорошо знали боевые качества своих «фаустов» и умело их использовали. Особенно они допекали наших в боях под Данцигом. На всех прифронтовых дорогах они расставили штабеля ящиков с ними, чтобы каждый немецкий солдат при нужде мог ими воспользоваться. Все немцы были обучены стрельбе из них. При наступлении эти «фаусты» достались нам в громадном количестве. Командование вспомнило о них, когда возник вопрос ликвидации снайперов. Тут родилась идея с целью сохранения живой силы, которой доверяло командование, пустить на этом участке штрафников, не тратя времени на их обучение, поручив им роль живых мишеней. Командование знало, что немецкие снайперы со свойственным им педантизмом будут добросовестно «работать», пока не закончатся «мишени».
Расчет командиров оказался правильным: снайперы были задержаны на этом участке. Боевая операция была проведена на флангах, и вполне успешно. А судьба штрафников никого не волновала. И даже похоронок никому из родных не отправили».
Волков Анатолий Иванович
Интервью Артема Драбкина
В 1942 году меня назначили командиром звена учебной эскадрильи на У-2. Однажды поручили перегнать два самолета в Иркутск на ремонт. Я летел с техником, а второй самолет пилотировал инструктор, который должен был вот-вот уйти на фронт. Из Боготола долетели до Красноярска, заправились. Потом в Канске сели на военный аэродром. Техника оставили наблюдать за самолетом, а сами пошли в город к знакомым, договорившись через час встретиться. Возвращаемся на аэродром, а он немножко подвыпивший. Я говорю: «Коля, ты в состоянии лететь?» Он хохотнул: «Да ерунда». Пришли на аэродром. Техник мне говорит: «На твоем самолете на 15 литров бензина больше, чем у него». — «Ничего, мы долетим до Тайшета. 10–15 литров бензина еще останется». Коля говорит: «Нет, надо выровнять». А как выровнять? Не вычерпывать же. Меня провожала моя будущая жена, а тогда 17-летняя девушка. Мы с ней сели в самолет. Сделал круг и сел. Вместо нее сел техник. Спрашиваю: «Полетим? А то, может, заночуем здесь?» — «Да что!» Взлетели, набрали высоту. Вижу, он летит слева ниже. Потом чувствую, техник меня по плечу бьет и вниз показывает, а Коля крутит пилотаж над городом. Я развернулся и вижу, как он задел шасси крышу одного дома и уткнулся в следующий. Потом выяснилось, что он даже поясными ремнями не был пристегнут. Вот какая небрежность! Его из кабины при ударе выкинуло и головой о фундамент дома. И все. Я сел на аэродром, дал телеграмму. Меня отстранили от полетов, отдали под суд. Суд дал мне два года условно…
А тут приказ № 227… Я еще не числился военным. Меня направляют в военкомат. А из военкомата с приговором и предписанием на поезде я поехал в Омск в запасную бригаду. Какую же чушь сейчас порют про штрафные роты… Уму непостижимо!.. Короче говоря, в Омске формировалась наша 152-я армейская штрафная рота. Там нас тренировали и окопы копать, с автоматом, по-пластунски, вперед в атаку «За Родину!», «За Сталина!». Винтовки были, но стреляли мало. Кто был в этой роте? Были два курсанта авиационного училища, ушедшие в самоволку. Старшина какой-то роты, утащивший домой кормить детей две буханки хлеба. Медсестра из санбата, которая лекарство домой утащила. Да, женщины были. Они были медсестрами. С одной я дружил. И очень много было ребят, которые освобождались из тюрем. Бандитов не было — воры, хулиганы. Они кучковались вместе. В роте было шесть взводов примерно по 50–60 человек. Всего нас было 320 человек. Командиры — командир роты, его заместитель, два замполита, пропагандист, командиры взводов — все не штрафники. Я держался ближе с командиром взвода, с более старшими. Один из уголовников на меня набросился с какой-то железкой: «Ты там не сексотишь?» — «Брось чушь городить. Ну-ка убери ее, а то врежу». Они поняли, что я не поддаюсь, и больше не беспокоили.
По прибытии на фронт мы были вооружены автоматами. Были у нас ротные минометы, ДП.
Мы прибыли эшелоном на Брянский фронт в конце мая 1943 года. Выгрузились в районе Белева. Ночью нас маршем перебросили в расположение какой-то дивизии, державшей оборону между Белевом и Болховом. В лесу, где размещались штабы, мы провели день и еще одну ночь. От него в сторону немцев простиралось широкое поле и примерно в шестистах метрах протекала речушка, приток
Немец ушел. В итоге на третий день, когда мы вернулись обратно в лесок, нас, тех, кто мог на ногах стоять, осталось двадцать четыре человека. Приехал корпусной трибунал, три человека. Со всех нас сняли судимости. Вызывали по одному, спрашивали, какая воинская специальность. С собой из документов мне удалось взять пилотское свидетельство и летную книжку. Все же у меня уже было более 800 часов налета. Пока я в речке плавал, документы подмокли, но я им их показал, и меня направили в воздушную армию.
Приезжаю в штаб воздушной армии. Подхожу к дежурному подполковнику. Показываю ему направление от трибунала. Тот говорит: «Что?! Штрафник?! Тебя обратно надо в пехоту!» Думаю: мать честная, неужели будет от ворот поворот? Дежурный с моими документами пошел докладывать. Часа через полтора вышел кадровик, сказал, что член Военного совета и командующий, посмотрев бумаги, заявили: «Какая пехота?! У нас летчиков не хватает! А это готовый летчик — с таким налетом его за десять дней на любой тип переучить можно! Немедленно отправить в УТАП!» Выдали предписание, в котором было написано: «Проверить и отправить в боевую часть». И я поехал в Бенкендорф-Сосновку под Тамбовом, где находился учебно-тренировочный полк армии. Я туда прибыл в обмотках. Нахожу штаб. Меня направили к командиру эскадрильи. Он посмотрел, говорит: «Ладно, ты пару дней почитай литературу о У-2». — «Да я все помню!» — «Ну вспомни инструкции. Главное, иди к старшине, чтобы тебя переобмундировали. И чтобы к самолету в обмотках не приходил! Только в сапогах пущу тебя в самолет». Мне дали сапоги. Перерыв у меня был месяцев восемь, но с таким налетом, как у меня, особенно ничего не забудешь. За два дня я прошел дневную программу полетов, сходили по маршруту, в зону на пилотаж, потом ночью полетали. Практика слепых полетов у меня уже была — в эскадрилье мы сами тренировались летать под колпаком. Все. На этом обучение закончилось.
Винокур Николай Абрамович
Интервью Григория Койфмана
— Когда и как вы попали служить в штрафную роту?
— После упразднения минометных 120-мм дивизионов в составе дивизионных артполков я ждал нового распределения, и тут начальник санмедслужбы дивизии Моругий распорядился: «Винокура на «передок», в пехоту». Я прибыл в санроту 1160-го стрелкового полка, пробыл там всего-ничего, пока через несколько дней не пришел в землянку, где находились два военфельдшера и командир санроты. Он сказал, что нам придается армейская штрафная рота и нужно послать одного военфельдшера на время боя к штрафникам. Посмотрел я на двух других товарищей по землянке, а они уже в возрасте, семейные, жить хотят, и тогда я сам вызвался к штрафникам. Что мне было терять?.. Мне в штрафной роте понравилось, сам себе хозяин, я был рад, что никому не подчиняюсь и никто мной не понукает, а на то, что риск быть убитым в штрафной больше, чем где еще либо, я внимания не обращал, за два года на фронте к смерти стал относиться, как фаталист, как к неизбежной «части жизни». Я остался служить в этой 138-й ОАШР и пробыл в ней почти восемь месяцев, до момента своего ранения, до 25.3.1945. Рота была в подчинении нашей 352-й СД, и в таком случае по штату в штрафной роте был положен военфельдшер или санинструктор. Ротный, капитан Мамутов, договорился о моем переводе к себе, и так я стал одним из офицеров постоянного состава отдельной штрафной роты.
Первый мой бой в составе роты я принял на границе Польши и Пруссии. Там находилась занимаемая немцами высота 253.2, откуда противник контролировал, наблюдал и видел окрестности на расстоянии до двадцати пяти километров.
Штрафной роте дали приказ взять эту высоту. Я прибыл в роту прямо перед атакой, не успел ни с кем познакомиться, только удивился, как много орденов у капитана, командира роты. У него их было пять штук.
Но до следующего ордена ротному дожить было не суждено, через час он был убит в атаке. Фамилии его уже сейчас не вспомню… Рота, в которой насчитывалось около трехсот человек, штурмом захватила высоту, но через час-другой немцы нас окружили и сильнейшим натиском со всех сторон нас оттуда выбили, и остатки роты, человек тридцать, под диким огнем прорвались и отошли на исходные позиции.