Я, Елизавета
Шрифт:
– Вперед, сударь!
Эшли лучше жены умел скрывать неудовольствие. Он просто кивнул и, подав знак пажам, отступил на шаг.
С каждой минутой становилось все темнее. Развеселая компания быстро приближалась.
– Чума на вас, посторонитесь, чуть в Темзу меня не столкнули!
– А что, может, тебя искупать?
– Прочь! Не напирай! – Шум мальчишеской возни, раскаты мужского хохота. – Эй, Джон! Посвети сюда, дороги не видать!
– Сейчас, сэр!
Блеснул фонарь, вырвав из темноты три лица, четко очерченных в свете дрожащего фитиля. Дальше неясно вырисовывалась толпа слуг:
Кому ж это быть, как не лорду Серрею? Фонарь, высветивший их лица, озарил и мое. После всего, что мне пришлось в себе обуздать за прошедшее с ухода Сесила время, сделать бесстрастное лицо оказалось сущим пустяком.
– Милорды.
Пикеринг поклонился, как-то странно сверкнув глазами.
– Вы поздно прогуливаетесь, леди Елизавета.
– Как и вы, сэр.
Уайет хохотнул и взмахнул шляпой.
– Но мы веселились, мадам, а вы прогуливаетесь в одиночестве.
Я не удержалась и взглянула на Серрея.
– Милорд Серрей выглядит сегодня отнюдь не веселым.
Уайет расхохотался и пьяно вытаращился на Серрея.
– Мадам, он почитает себя оскорбленным. Старая сводня до нашего прихода отправила его любезную потаскушку с другим. На обратном пути он только и вымолвил: «Не ждал, что они посмеют так оскорбить принца».
– Молчи, болван, пока тебе кишки не выпустили!
С этими словами милорд потянулся к эфесу шпаги. Никогда я не видела его в таком гневе.
– Том, придержи язык. – Пикеринг грубо хлопнул Уайета по плечу, словно лев, утихомиривающий расходившегося львенка. Потом поклонился, в глазах его блеснула настороженность. – Простите его, мадам, он немного перебрал на нашей дружеской пирушке, и, поверьте, леди, не в притоне греха, не среди непотребных женщин, а в таверне, где милорда знают и чтут. Милорд, – кивнул он в сторону Серрея, который по-прежнему стоял, угрожающий, напряженный, как струна, – милорд озабочен важными государственными делами…
– Которыми отнюдь не следует тревожить принцессу, Пикеринг.
Серрей выступил в освещенный фонарем круг. Глаза его сейчас были агатовыми – не янтарными, не цвета выдержанного хереса; его густые кудри лучились в дрожащем свете, его улыбка притягивала меня, манила в заколдованный круг, как адамант притягивает железо.
Я дрожала, но не от холода. В голове зловеще звучало:
Дьявол в Воздвиженье адский свой пляс, Люди болтают, танцует среди нас.Воздвиженье в середине сентября. Сейчас. Сегодня.
– Куда вы направляетесь, миледи? Дозволите вас проводить? Разрешите, и нам не понадобятся фонари: ваша красота озарит путь.
Он снова стал безупречным придворным, готовым расточать то колкости, то комплименты. Мы двинулись ко дворцу, мой лорд
Лишь раз по дороге мой лорд приподнял маску придворного острослова – у самых дверей дворца королевы, в тихом укромном дворике. Его спутники остановились чуть поодаль, все наши слуги – еще дальше. Нагретый дневным жаром воздух висел неподвижно, во дворе не ощущалось и малейшего дуновения.
Над дворцовыми башенками плыла полная сентябрьская луна, круглая, теплая и золотистая, казалось, протяни руку – и зажмешь ее в кулаке. Он глянул себе под ноги, нахмурился, отвел взгляд. Потом поднял голову, принюхался, словно венценосный олень перед прыжком. Он был так близко, что я различала каждый прихотливый завиток на его шитом серебром камзоле, улавливала тонкое благоухание ароматического шарика у него на груди. Помимо воли я склонилась к нему, мечтая об одном – прильнуть к нему всем телом, укрыться в темном, теплом пространстве его плаща. Он вздрогнул, схватил меня за руку и тоже склонился ко мне, обхватил, придерживая, мой трепещущий стан.
– Миледи? – Его голос звучал очень тихо.
Все смотрели на нас. Я знала, что означают эти взгляды – для него, но гораздо, гораздо хуже – для меня. Однако его рука сжимала мою ладонь, она была такая сильная, он сам был так близко – мощный, стройный, желанный…
По телу пробежала дрожь, я ее переборола. Мне нельзя на него смотреть. Один взгляд – и падут последние покровы, я предстану перед ним во всей своей душевной наготе. Тогда я буду в его власти, а значит – погибну.
Далеко в лесу вскрикнула сова – печально, скорбно. Мне вспомнилась греческая девушка, которая отвергла влюбленного бога и была превращена в сову, чтобы холодными, бесплодными ночами вечно оплакивать свою постылую девственность.
Воздух был бархатный, роковое благоухание усыпило мою осторожность. Я подняла лицо. Его глаза горели, они жгли насквозь, они входили в меня, брали меня, познавали. Голова у меня кружилась. Ноги подкашивались.
– Прощайте, милорд, – прошептала я застывшими губами. – Добрый путь вам… прощайте.
Полуобморочный реверанс – ноги так и подогнулись сами, только бы не упасть…
Он яростно стиснул мою руку и не ослабил хватку, даже когда помог мне выпрямиться.
– Нет, мадам, – сказал он нежно, снова склоняясь ко мне для последних слов расставания, – не говорите мне «прощай». Мы еще увидимся: теперь вы сами понимаете, что это необходимо.
Необходимо…
Необходимо…
Купидон, мстя за свою слепоту, ослепляет влюбленных.
Слепая…
Слепая…
Слепая…
Глава 14
Как легко любится впервые, когда чувство довольствуется немногим: воспоминанием о взгляде, тенью вздоха. «Мы еще увидимся, – сказал он, – теперь вы сами понимаете, что это необходимо». Пошла бы я замуж за лорда Серрея, спросила меня Кэт, когда-то давным-давно.