Я ем города, морями запиваю
Шрифт:
[1] «Василь Василич» — так обычно спортсмены называли между собой прикрепленного к делегации сотрудника КГБ
[2] Речь идет о стадионе в Чьерны Балог (Словакия)
Глава 28
1969 год. Май. Швейцария. Женева — Лозанна
— Что, развлеклись вчера? — голос Бескова был притворно ласков. — Нажрались до поросячьего визга, а теперь не играете.
— Константин Иванович…
— Молчать! — а вот теперь все, как положено. Добрая улыбка слетела с лица старшего тренера, словно ветром сдуло. — Насмеялись вчера? Навеселились? Теперь играете рогом в землю! — Бесков цедил слова, хмуро разглядывая сидящих перед
Игроки продолжали молча слушать разошедшегося ни на шутку старшего тренера. Спорить с ним было бессмысленно. Да и прав, если говорить начистоту, Константин Иванович, на все сто прав. Чересчур расслабленными вышли на поле москвичи. Слишком уверовали заранее, что исход игры будет для них благополучным. А теперь, чтобы добиться перелома в матче, нужен был перелом в настроении. Но, как известно, такое ведь не приходит по щелчку пальцев, верно? Попытки наладить игру, забрать в свои руки ее нити оказались в первом тайме безрезультатными. Оставалось лишь надеяться, что после перерыва ситуация изменится.
Ага, сейчас! Уже на третьей минуте настырный левый вингер швейцарцев прорвался по краю и подал во вратарскую «Динамо» крученый мяч. А там произошла неразбериха: Аничкину показалось, будто Яшин крикнул: «Мой!» и защитник демонстративно пропустил круглого себе за спину, чтобы не мешать голкиперу. А там, словно чертик из табакерки, выскочил центрфорвард «Серветта» и без помех расстрелял в упор Льва Ивановича на радость почтеннейшей публике. 1-0
— Гад ты, Анюта! — Яшин в сердцах шмякнул свою знаменитую кепку о газон. — За кого играешь?
— Послышалось, Лева, ей богу! — истово клялся Витька. — Прям наваждение какое-то. Чем хочешь поклянусь, голос твой услышал. Причем, как взаправду.
— Вали на хер! — запулил в него мячом Яшин. — И уши мой лучше.
Данила, как и другие динамовцы, старался изо всех сил, но игра не шла. Бывает, к сожалению, и такое. Вот, вроде, мяч удачно получил, качнул одного-второго, вышел на удобную позицию, приложился как следует, и…мимо кассы! Улетел кожаный снаряд в белый свет, как в копеечку.
— Чертовщина какая-то, — пожаловался Мельник Еврюжихину. — Вот как так-то, Ген? Должен был ведь попасть.
— Наплюй и разотри, — посоветовал товарищ. — А потом сцепи зубы и ломись дальше. Удача, брат, настырного любит.
Матч катился к обидному поражению, когда одна из последних яростных атак москвичей все же увенчалась успехом. Юрка Семин вырезал точный пас на ход Эштрекову, Володька протащил мяч по флангу и неожиданно для всех вместо привычного навеса вдруг откатил пятнистого назад. А там Ривелино своей волшебной левой положил его аккуратным обводящим ударом точнехонько в правую от вратаря «девятку». 1-1
—
Так и дотянули в итоге до финального свистка. Если разбираться, то не самый плохой итог. Даже Бесков сменил гнев на милость, не стал особо распекать своих игроков. Так, поворчал, конечно, для порядка, потыкал носом в допущенные ошибки, словно нашкодивших котят, но довольно беззлобно.
— Но пиво больше пить не пойдете! — напоследок вынес свой вердикт Бесков. — Оно вам, как оказалось, не в жилу.
— Что?! — возмущенно загалдели футболисты. — Да почему? Несправедливо!
— Константин Иванович, — вкрадчиво обратился к тренеру Маслов. В глазах полузащитника прыгали чертики. — Но ведь сам Владимир Ильич отдавал должное этому здешнему нектару. И другие проверенные товарищи и пламенные борцы за свободу трудящихся. Даже съезд партийный в пивном ресторане проводили. И отнюдь не на сухую! Неужто забыли?
Бесков аж рот раскрыл. И, главное, попробуй возрази. На давешней экскурсии в Женеве футболистов «Динамо» после посещения квартиры Ленина на рю де Каруж — или, как прозвали ее многочисленные русские революционеры, жившие здесь в эмиграции, «Каружка» — отвели в знаменитый «ленинский» пивной ресторан братьев Ландольд. Почему «ленинский»? Так в заведении до сих пор стоял тяжелый, квадратный, старинного дерева стол, на ребре которого якобы сам будущий вождь мирового пролетариата вырезал ножичком свои инициалы. По крайней мере, дипломат, что играл роль гида, рассказывал об этом с полной убежденностью.
Динамовцы прониклись. Посидеть на месте Ильича захотели все. А, поскольку, нынешний хозяин ресторана неумолимо потребовал, чтобы русские товарищи сделали заказ, прежде чем начнут присаживаться за легендарный столик, то, к вящей радости футболистов, Бесков хоть и поморщился, но обменялся взглядами со Старостиным и все же милостиво кивнул, давая свое разрешение. И вскоре футболисты радостно вздымали полные кружки, стараясь попасть в кадр на фоне того самого стола. Ну а потом, само собой, вдоволь надегустировались отменного пенного напитка. Нет, а что, не пропадать же добру? За него ведь валютой уплачено.
Вот именно этим пивом Бесков потом и попрекал своих игроков. Да только хитроумный Маслов так все повернул, что старшему тренеру сейчас было вовсе не с руки дальше раздувать конфликт. Припишут еще, чего доброго, очернение светлого лика товарища Ленина. И так уже нарвались на выволочку от «Василь Василича», когда Данила сдуру вякнул про желание увидеть знаменитый барельеф с лежащим на земле Ильичом, что украшал средневековую башню Молар в самом центре города. Бог весть, откуда в голове Мельника всплыла эта информация, но чекист тогда явственно напрягся и ядовито поинтересовался источником знаний молодого нападающего. Парень прикусил язык, да поздно. Там ведь, над барельефом, еще и надпись была: «Женева — город изгнанников», запоздало припомнил Данила. Понятное дело, что кагэбешник взъелся. Неудобная такая надпись. На размышления неправильные может натолкнуть.
— В предисловии к книге Луначарского читал, — начал судорожно выкручиваться Мельник. — Анатолий Васильевич там интересную цитату из переписки с товарищем Лениным приводил. Как же там было-то? — Юноша потер лоб, старательно вспоминая. — Что-то вроде того, мол, не желаю возвращаться в проклятую Женеву. О, а еще, что здешние места навевают у него мысль, будто в гроб ложится.
— Что, так и написано было? — подозрительно осведомился чекист. Фамилия Луначарского несколько охладила его пыл. Благо, в число запрещенных труды ленинского наркома просвещения не входили.