Я есть, Ты есть, Он есть
Шрифт:
Собака покосилась и не подползла. Что-то чувствовала.
Он все сделал правильно. Не пошёл за Петраковой в страну любви. Сохранил чистоту и определённость своей жизни. Но в мире чего-то не случилось: не образовалось на небе перламутровое облачко. Не родился ещё один ребёнок. Не упало вывороченное с корнем дерево. Не дохнуло горячим дыханием жизни.
Ирочка лежала за его спиной, как прямая между двумя точками: А и Б. Она всегда была ОБЫКНОВЕННАЯ.
Он за это её любил. Девочка из Ставрополя, им увиденная и открытая. Но сейчас её обычность дошла до абсолюта
Петракова — многогранник с бесчисленными пересечениями. Она была сложна. Он любил её за сложность.
Она позвала его в страну любви. Разве это не награда — любовь ТАКОЙ женщины. А он не принял. Ущербный человек.
Олег поднялся, взял куртку и сумку.
Вышел из дома.
— Ты куда? — крикнула Анна.
— Мне завтра рано в больницу! — отозвался Олег.
— Мы тебя захватим! — с готовностью предложила Лида.
— Нет. Я хочу пройтись.
Олег вышел за калитку. Чуть в стороне стояла серебристая «девятка», номера 17-40.
«Без двадцати шесть», — подумал Олег и замер как соляной столб. Это была машина Петраковой.
Олег подошёл. Она открыла дверь. Он сел рядом. Все это молча, мрачно, не говоря ни слова. Они куда-то ехали, сворачивали по бездорожью, машину качало. Уткнулись в сосны.
Юлия бросила руль. Он её обнял. Она вздрагивала под его руками, как будто её прошили очередью из автомата.
В конце ноября выпал первый снег.
Ирочка уже ходила по квартире, но ещё не разговаривала, и казалось, видит вокруг себя другое, чем все.
Олег приходил домой все реже. Много работал. Ночные дежурства. А когда бывал дома — звонила заведующая отделением Петракова и вызывала на работу. Как будто нет других сотрудников.
Однажды Анна не выдержала и сказала:
— А вы поставьте себя на место его жены.
На что Петракова удивилась и ответила:
— Зачем? Я не хочу ни на чьё место. Мне и на своём хорошо.
Вот и поговори с такой. Глубоководная акула. Если она заглотнёт Олега, Анна увидит только его каблуки.
Однажды, в один прекрасный день, именно прекрасный, сухой и солнечный, Анна решила вывести Ирочку на улицу. С собакой.
Она одела Ирочку, застегнула все пуговицы. Вывела на улицу. Дала в руки поводок. А сама вернулась в дом.
Смотрела в окно.
Собака была большая, Ирочка слабая. И неясно, кто у кого на поводке. Собака заметила что-то чрезвычайно её заинтересовавшее, резко рванулась, отчего Ирочка вынуждена была пробежать несколько шагов.
— Дик! — испуганно крикнула Анна, распахнула окно и сильно высунулась.
Собака подняла морду, выискивая среди окон нужное окно.
Анна погрозила ей пальцем. Собака внимательно вглядывалась в угрожающий жест.
Ирочка тоже подняла лицо. Значит, услышала.
Анна видела два обращённых к ней, приподнятых лица — человеческое и собачье. И вдруг поняла: вот её семья. И больше у неё нет никого и ничего. Олега заглотнули вместе с каблуками. Остались эти двое. Они без неё пропадут. И она тоже без
Дик слушал, но не боялся. Собаки воспринимают не слова человека, а состояние. Состояние было тёплым и ясным, как день.
Ирочка стояла на знакомой планете. Земля. Она узнала. Вот деревья. Дома. Люди.
А повыше, среди отблескивающих квадратов окон, ЧЕЛОВЕК — ТОТ, КТО ЕЁ ЖДАЛ. Трясёт пальцем и улыбается.
Над ним синее, чисто постиранное небо. И очень легко дышать.
Антон, надень ботинки!
В аэропорту ждал автобус. Елисеев влез со всей своей техникой и устроился на заднем сиденье. Закрыл глаза. В голове стоял гул, как будто толпа собралась на митинг. Общий гул, а поверх голоса. Никакого митинга на самом деле не было, просто лили до четырех утра. И в самолёте тоже пили. И вот результат. Жена не любила, когда он уезжал.
Она знала, что, оставшись без контроля, Елисеев оттянется на полную катушку. Заведёт бабу и будет беспробудно пить.
Дома он как-то держался в режиме. Боялся жену. А в командировках нажимал на кнопку и катапультировался в четвёртое измерение. Улетал на крыльях ветра.
В автобус заходили участники киногруппы: актёры, гримёры, режиссёр, кинооператор. Творцы, создающие ленту, и среднее звено, обслуживающее кинопроцесс.
Экспедиция предполагалась на пять дней. Мужчины брали с собой необходимое, все умещалось в дорожные сумки, даже в портфели. А женщины волокли такие чемоданы, будто переезжали в другое государство на постоянное жительство. Все-таки мужчины и женщины — это совершенно разные биологические особи. Елисеев больше любил женщин. Женщины его понимали. Он мог лежать пьяный, в соплях, а они говорили, что он изысканный, необыкновенный, хрупкий гений. Потом он их не мог вспомнить. Алкоголь стирал память, выпадали целые куски времени. Оставались только фотографии.
Елисеев — фотограф. Но фотограф фотографу рознь.
Ему заказывали обложки ведущие западные журналы. И за одну обложку платили столько, сколько здесь за всю жизнь. Елисеев мог бы переехать Туда и быть богатым человеком. Но он не мог Туда и не хотел. Он работал здесь, почти бесплатно. Ему все равно, лишь бы хватало на еду и питьё. И лишь бы работать. Останавливать мгновения, которые и в самом деле прекрасны.
Автобус тронулся. Елисеев открыл глаза и стал выбирать себе бабу. Не для мужских игр. Это не суть важно.
Ему нужен был кто-то рядом, живой и тёплый. Не страсть, а нежность и покой. Уткнуться бы в её тепло, как в детстве. А она бы шептала: я тут, ничего не бойся… И в самом деле можно не бояться этих голосов. Пусть себе выкрикивают. Можно даже закрыть глаза и заснуть. Бессонница замучила. Женщина была нужна, чтобы заснуть рядом. Одному так жутко… Как перед расстрелом.
В холле гостиницы шло оформление. Селили по двое, но творцы получали отдельные номера.
Гримёрша Лена Новожилова к творцам не относилась, но ей дали отдельный номер. Все знали её ситуацию.