Я — Господь Бог
Шрифт:
Вошел в заполненное народом заведение, и запах пищи защекотал ноздри. Девушка-азиатка за кассой почему-то улыбнулась ему, прежде чем обратилась к очереди, которая взвешивала и оплачивала еду.
Неторопливо продвинулся вдоль стойки с блюдами, выбирая что-нибудь подходящее. Служащие, тоже азиаты, меняли лотки по мере того, как они опустошались. Он взял пластиковый контейнер и положил в него несколько кусочков приемлемого вида курицы под соусом и салат.
Тем временем очередь у кассы разошлась, и вскоре он оказался перед девушкой, которая улыбнулась ему, когда он вошел. Издали она показалась
Кассирша улыбнулась, словно давая понять, что готова предложить нечто большее. Джереми подумал, что так она, наверное, поступает с каждым посетителем, взвесил свои контейнеры, заплатил названную сумму и предоставил девушке улыбаться следующему клиенту.
Он прошел в глубину зала и сел за двухместный столик. Курица его не устроила. Он почти тотчас отставил ее и принялся за салат, вспомнив, что Дженни, когда они жили вместе, всегда уговаривала его есть зелень.
Все происходит слишком поздно. Всегда слишком поздно…
Он удалил языком застрявшие в зубах остатки салата и запил их пивом, взятым из холодильника.
Мысли вернулись к утреннему совещанию с Вэлом Курье, архитектором бесспорной известности и сомнительной сексуальной ориентации, и Фредом Уайрингом, инженером, чьи расчеты внушали подозрения. К этим двоим присоединилась жена владельца компании.
Миссис Элизабет Брокенс, чье лицо вполне заменяло рекламный проспект ботокса, устав менять психоаналитиков, решила, что лучшее средство от неврозов — это работа. Ни в чем не разбираясь, не имея никакого образования, ничего не понимая, она решила свою проблему, положившись на мужа. Возможно, она избавилась от неврозов, но лишь потому, что щедро раздавала их всем, кому приходилось иметь с ней дело.
Джереми Кортезе не имел документа об образовании, но свой диплом он приобрел на практике, день за днем усердно трудясь и учась у тех, кто знал больше него. Он считал, что споры с некомпетентными людьми — пустая трата времени и что рано или поздно об этом следует доложить кому следует, и прежде всего — самому мистеру Брокенсу, который хорошо знал его как работника, но, очевидно, не столь же хорошо знал собственную жену, если позволял ей вмешиваться во все.
Каждый раз, когда она появлялась на стройке, ему хотелось включить хронометр, чтобы зафиксировать и показать шефу, сколько времени отнимает визит миссис. Может, ему стоило бы по-прежнему оплачивать услуги ее психоаналитика. А также молодого тренера по теннису или гольфу, готового работать сверхурочно.
Он настолько погрузился в свои мысли, что не заметил, как вошел Рональд Фримен, и только когда тот остановился перед ним, оторвал взгляд от салата.
— У нас проблема.
Рон опирался руками о стол. И пристально смотрел на него. Джереми не припомнит, чтобы у него было когда-нибудь такое лицо. Не будь Рон темнокожим, сказал бы, что он бледен.
— Большая проблема.
Такое уточнение включило сигнал тревоги в сознании Джереми.
— Что происходит?
Рон кивнул в сторону двери:
— Лучше, если сам посмотришь.
И, не дожидаясь ответа, направился к выходу. Джереми последовал за ним, удивленный и обеспокоенный. Нечасто он видел своего помощника столь
По дороге они шли рядом. Когда приблизились к стройке, он увидел рабочих, вышедших за ограждение, — большая группа людей в одинаковых спецовках и разноцветных касках.
Сам того не замечая, он ускорил шаг.
Толпа у входа молча расступилась, пропуская их. Это напоминало сцену из какого-нибудь старого фильма, когда панорама показывает молчаливых мрачных людей возле шахты, где засыпало шахтеров.
Да что же, черт побери, тут происходит?
Они не стали надевать каски, как того требовали правила. Джереми следовал за Рональдом. Они миновали дощатый забор вдоль развалин еще не до конца разрушенной стены и стали спускаться по лестнице в подвал, теперь уже открытый свету. Там Рон повел его в дальний конец, где еще оставалась часть другой стены, общей для обоих зданий, которую теперь и сносили.
Они свернули налево и прошли в самый дальний угол. Тут Рональд остановился и, шагнув в сторону, словно отодвинул занавес.
Джереми содрогнулся. Рвотный позыв свел желудок, и он порадовался, что ел только салат.
При разборке этой стены обнаружилась полость. В проеме, выбитом пневматическим молотком, виднелась покрытая грязью и пылью рука трупа. Лицо, вернее, череп склонялся к тому, что осталось от плеча, и, казалось, смотрел наружу с горькой скорбью человека, которому удалось после долгих лет выбраться наконец на свет и воздух.
Глава 8
Вивьен Лайт припарковала свою «вольво», заглушила мотор и подождала немного, пока окружающий мир вернется к ней. Всю дорогу, пока ехала из Кресскилла, у нее оставалось ощущение, будто она куда-то сместилась, движется в каком-то странном параллельном измерении, быстрее обычного, оставляя позади, подобно комете, след, сотканный из обрывков прошлого, фрагментов чьих-то лиц и машин.
Такое случалось всякий раз, когда она навещала сестру.
Она всегда отправлялась к ней с надеждой, совершенно необоснованной, и потому еще более огорчалась, находя ее в таком же, как всегда, состоянии и такой же, как всегда, красавицей. Казалось, будто в силу какой-то нелепой компенсации месяцы и годы не оставляли на ее лице никаких следов. Только глаза смотрели голубыми пятнами в пустоту, словно заглядывая туда, где болезнь продолжала постепенно сокращать ее жизнь.
Вот почему возвращение от сестры оказывалось для нее чем-то вроде прыжка в гиперпространство, после чего она возникала там, где ее ждали в реальной жизни.
Без всякого кокетства она повернула к себе зеркало заднего вида. Чтобы посмотреть на себя нормальную, чтобы узнать себя. На нее смотрело лицо девушки, которую кто-то иногда находил красивой, а кто-то не замечал вовсе, словно она и не существовала. Не замечали, разумеется, как раз те, к кому она испытывала какой-либо интерес.
Шатенка, короткая стрижка, никогда не складывает руки и время от времени нуждается в непосредственном физическом контакте с людьми. Светлые строгие глаза, казалось, не умеют улыбаться. А в бардачке ее машины лежит «глок» двадцать третьего калибра 40 S&W.