Я — Господь Бог
Шрифт:
Возле разрушенного здания кипело яркое скопище машин «скорой помощи» и людей, которые с упрямой надеждой всеми силами стремились победить в этой борьбе со временем.
Комментатор вернулся на экран, заслонив картины отчаяния и смерти:
— Мэр Уилсон Голлемберг объявил чрезвычайное положение, тотчас прибыл на место происшествия и активно участвовал всю ночь в спасательных операциях. У нас имеется запись его заявления, которое он сделал вчера вечером сразу после того, как приехал на место события.
Картинка на экране снова сменилась с некоторой
Мэр, высокий мужчина с открытым лицом, выглядел встревоженным, но в то же время внушал уверенность и спокойствие. Он стоял в белых лучах телекамер, снимавших его на фоне яркого пламени пожара. В этот момент смятения и опасности он коротко прокомментировал случившееся:
— Пока еще невозможно подвести итог и сделать какие-то выводы. Одно только могу обещать как мэр всем моим согражданам и как американец — всем американцам. Если существуют один или несколько человек, ответственных за этот гнусный акт, пусть они знают, что отныне для них нет спасения. Их жестокость будет наказана по заслугам.
Журналист снова дал картинку с места происшествия, которое для многих уже никогда не будет таким, как прежде.
— Пока это все из Нижнего Ист-Сайда в Нью-Йорке. Пресс-конференция ожидается в ближайшее время. Я сообщу, как будут развиваться события. С вами был Марк Ласситер.
Слова ведущего на экране прозвучали одновременно с трелью мобильника, лежавшего на столике возле кресла. Маккин выключил звук телевизора и ответил на вызов. В аппарате раздался сдавленный от волнения голос Пола Смита, приходского священника церкви Святого Бенедикта:
— Майкл, смотришь телевизор?
— Да.
— Кошмар.
— Да, кошмар.
— Столько людей. Столько погибших. Столько отчаяния. Я не могу прийти в себя. Что могло быть в голове у того, кто сотворил такое?
Преподобный Маккин почувствовал, как его охватывает какая-то странная, безнадежная усталость, как всякого нормального человека, когда он сталкивается с полным отсутствием человечности в ближних.
— Боюсь, мы должны осознать одну истину, Пол. Ненависть — это уже не чувство. Теперь это вирус. Когда он поражает душу, разум бессилен. И людям все труднее и труднее защищаться.
Старый священник помолчал, видимо, размышляя над услышанным. Потом высказал сомнение, которое, наверное, и послужило истинной причиной его звонка:
— После того, что сейчас произошло, ты полагаешь, уместно проводить торжественную литургию? Не кажется ли тебе, что в такой ситуации лучше было бы провести более скромную службу?
В приходе церкви Святого Бенедикта месса в десять сорок пять утра была самой важной из всех воскресных служб. Поэтому в расписании у входа она называлась торжественной. На хорах над входом в церковь, где находились орган и трубы, располагался хор. Другие певцы исполняли псалмы непосредственно в алтаре.
Начиналась служба небольшой процессией, в которой кроме священника и четырех служек в белых облачениях участвовали также
Маккин подумал немого и покачал головой, как будто собеседник мог видеть его:
— Нет, Пол. Думаю, что именно сегодня торжественная месса могла бы стать одновременно и выражением нашего отношения к случившемуся и ответом на это варварство. Откуда бы оно ни явилось. Будем по-прежнему молить Господа самым достойным, на наш взгляд, образом. И столь же торжественно почтим память невинных жертв этой трагедии.
Немного помолчав, он продолжил:
— Единственное, что, по-моему, стоило бы сделать, — это изменить текст. В сегодняшней литургии предполагался отрывок из Евангелия от Иоанна. Я заменил бы его Нагорной проповедью. Заповеди Блаженства, я имею в виду. Это часть жизненного опыта всех людей, неверующих тоже. Думаю, прозвучит очень символично в такой день, как этот, когда милосердие не должно уступить невольному ожиданию отмщения. Месть — это неудачная форма мирской справедливости. Мы же говорим людям о справедливости высшей, а значит, исключающей ошибки.
Его собеседник притих ненадолго.
— Лука или Матфей?
— Матфей. У Луки в проповеди содержатся обвинения, а это не совсем согласуется с нашими чувствами. А спеть, наверное, можно было бы гимны «Весь мир ждет любви» и «Да поднимутся долины». Но тут, я думаю, стоило бы посоветоваться также с маэстро Беннетом и хормейстером.
Приходский священник опять помолчал и потом с облегчением, поскольку избавился от сомнений, согласился:
— Да, думаю, ты прав. Только вот еще о чем хотел бы попросить тебя. И, наверное, выражу тем самым общее мнение.
— Слушаю.
— Я хотел бы, чтобы именно ты прочитал проповедь во время этой мессы.
Отца Маккина глубоко тронула эта просьба. Преподобный Смит — человек тонкой души, ранимый, легковозбудимый. У него нередко дрожал голос, если приходилось касаться глубоко волновавших его тем.
— Хорошо, Пол.
— Тогда до встречи.
— Выезжаю через несколько минут.
Он положил телефон на столик и подошел к окну. Постоял, заложив руки в карманы и устремив взгляд на привычную панораму, но не видя ее. Знакомые контуры деревьев, краски, океан, ветер казались в этот день какими-то сторонними наблюдателями чуждого им мира, непонятными и непонимающими.
Репортаж, который он только что видел по телевизору, так и стоял перед глазами, затмевая эту реальную картину. Он вспомнил страшное время после 11 сентября, того дня, который раз и навсегда изменил и время, и мир.
Он подумал о множестве преступлений, совершенных во имя Бога, к которым Бог не имел никакого отношения. О каком бы Боге ни шла речь.
И Майкл Маккин, как человек, а не священник, невольно задумался над одним вопросом.
Некоторое время тому назад папа Иоанн Павел II принес миру извинения за недостойные деяния католической церкви, совершенные примерно четырьмя столетиями ранее, во времена инквизиции.