Я – легенда
Шрифт:
Он молча сидел и разглядывал ее. Она поправила фалды халата, так что на мгновение обнажалось загорелое бедро. Не то, чтобы очень взволновав его, внезапно открывшийся ему вид вызвал у него раздражение. Типично женский ход, – подумал он. – Хорошо отработанный жест. Демонстрация.
С каждой минутой он чувствовал, что все более отдаляется от нее. Он был уже близок к тому, чтобы пожалеть, что подобрал ее. Столько лет он боролся за свое умиротворение, привыкал к одиночеству, свыкался с необходимым. Все оказалось не так уж плохо. И теперь… Все насмарку.
Пытаясь заполнить паузу, он потянулся
Музыка умолкла. Она стала перебирать пластинки, и он снова получил возможность понаблюдать за ней. Худая и стройная, она казалась совсем молоденькой девочкой. Кто она? – думал он. – Кто она на самом деле?
– Может быть, поставить вот это? – она показала ему альбом.
Он даже не взглянул.
– Как хочешь, – сказал он. Она поставила пластинку и села. Это оказался Второй фортепьянный концерт Рахманинова. Не очень изысканные у нее вкусы, – подумал он, глядя на нее безо всякого выражения на лице.
– Расскажи мне о себе, – попросила она.
Опять стандартный женский вопрос, – подумал он, но одернул себя – перестань цепляться к каждому слову. Сидеть и изводить себя сомнениями – что толку.
– Нечего рассказывать, – сказал он. Она снова улыбнулась.
Что во мне смешного? – раздраженно подумал он.
– У меня просто душа ушла в пятки, когда увидела твою лохматую бороду. И этот дикий взгляд.
Он выпустил струю дыма. Дикий взгляд? Забавно. Чего она добивается? Хочет взять его остроумием?
– Скажи, а как ты выглядишь, когда бритый? – спросила она.
Он хотел улыбнуться ее вопросу, но у него ничего не вышло.
– Ничего особенного, – сказал он. – Самое обычное лицо.
– Сколько тебе, Роберт?
От неожиданности он чуть не поперхнулся. Она первый раз назвала его по имени. Странное, беспокойное ощущение овладело им. Он так давно уже не слышал своего имени из уст женщины, что чуть было не сказал ей: не зови меня так. Он не хотел, чтобы дистанция между ними сокращалась. Если она инфицирована и если ее не удастся вылечить, – то пусть лучше она останется чужой. Так от нее легче будет избавиться.
– Если ты не хочешь разговаривать со мной – не надо, – спокойно сказала она. – Не хочу тебе досаждать. Завтра я уйду.
Он весь напрягся.
– Но…
– Не хочу портить твою жизнь, – сказала она. – Пожалуйста, не думай, что ты мне чем-то обязан только потому… что нас осталось всего двое:
Он мрачно посмотрел на нее долгим, холодным взглядом, и где-то в глубине его души шевельнулось чувство вины. Почему я подозреваю ее? Почему не доверяю? Почему сомневаюсь? Если она инфицирована – ей все равно живой отсюда не выйти. Тогда чего опасаться?
– Извини, – сказал он. – Я слишком долго жил один.
Но она не ответила. Даже не взглянула.
– Если хочешь поговорить, – продолжал он, – я буду рад… Расскажу тебе… Что могу.
Она, видимо, сомневалась. Потом взглянула на него. В глазах ее не было ни капли доверия.
– Конечно, мне интересно знать про эту болезнь, – сказала она. – От этого у меня погибли две дочери, и из-за нее же погиб мой муж.
Он некоторое время смотрел на нее. Потом заговорил.
– Это
Она тупо уставилась на него. Он сообразил, что говорит непонятно. Слова, которые стали для него абсолютно привычными, для нее могли звучать абракадаброй.
– М-м-да, – сказал он. – В общем, все это не так уж важно. Спорулировать – это значит образовать такое продолговатое тельце, в котором, однако, содержатся все необходимые компоненты для возрождения бактерии. Микроб поступает таким образом, если в пределах досягаемости не оказывается живой крови. Тогда, как только тело-хозяин, как раз и являющееся вампиром, погибает и разлагается, эти споры разлетаются в поисках нового хозяина. А когда находят – то вирулируют. Таким образом и распространяется инфекция.
Она недоверчиво покачала головой.
Он вкратце рассказал ей о нарушении функций лимфатической системы, о том, что чеснок, являясь аллергеном, вызывает анафилаксию, и о различных симптомах заболевания.
– А как объяснить наш иммунитет? – спросила она.
Он довольно долго глядел на нее, воздерживаясь от ответа. Потом пожал плечами и сказал:
– Про тебя я не знаю, а что касается меня, то я был в Панаме во время войны. И там на меня однажды напала летучая мышь… Я не могу этого ни доказать, ни проверить, но я подозреваю, что эта летучая мышь где-то подхватила этого микроба, vampiris, тогда можно объяснить, почему она напала на человека, обычно они этого не делают. Однако микроб почему-то оказался ослабленным в ее организме, и произошло нечто вроде вакцинации. Я, правда, тяжело болел, меня едва выходили. Но в результате получил иммунитет. Во всяком случае, это моя версия. Лучшего объяснения мне найти не удалось.
– А как… Как остальные, кто там был с тобой? С ними тоже такое случалось?
– Не знаю, – медленно проговорил он. – Я убил эту летучую мышь, – он пожал плечами. – Возможно, я был первым, на кого она напала.
Она молча глядела на него. Ее внимание подхлестнуло в Нэвилле какое-то упрямство, и, сознавая краешком разума, что его уже понесло, он продолжал и продолжал говорить.
Он коротко обрисовал главный камень преткновения его исследований.
– Сначала я думал, что колышек должен пронзить сердце, – говорил он. – Я верил в легенду. Но потом я убедился, что это не так. Я вколачивал колышек в любые части тела – и они все равно погибали. Так я пришел к выводу, что они умирают просто от кровотечения, от потери крови. Но однажды…
И он рассказал ей о той женщине, распавшейся у него прямо на глазах.
– Я понял тогда, что есть что-то еще; вовсе не потеря крови, – он продолжал, словно наслаждаясь, декламируя свои открытия. – Я долгое время не знал, что делать. Буквально не находил себе места. Но потом до меня дошло.
– Что? – спросила она.
– Я раздобыл мертвого вампира и поместил его руку в искусственный вакуум. И под вакуумом вскрыл ему вены. И оттуда брызнула кровь. – Он замолчал на время. – Вот и все.