Я, Мона Лиза
Шрифт:
— Все будет хорошо, Лукреция, — заговорил отец, — все будет хорошо…
Савонарола не обращал ни на кого внимания, продолжая вести разговор с Богом.
— О Всевышний! Никто не может спасти ее, кроме Тебя. Я недостоин обращаться к тебе, но смиренно молю: спаси эту женщину от ее грехов. Исцели ее…
Рябой священник, погрязнув в собственном безумии, продолжал молитву как свою собственную.
— Избавь ее от власти сатаны! Слышишь меня, дьявол! Это не я, а Господь приказывает тебе: оставь эту женщину! Именем Иисуса Христа, покинь ее тело навсегда!
Фра
— Изыди, дьявол, именем Христа!
— Помоги мне, — подала слабый голос мама. — Антонио, ради Бога…
Отец тут же схватил толстые запястья монаха Доменико и закричал:
— Отпусти ее! Отпусти!
Савонарола резко повысил тон, словно упрекая священника, Доменико и моего отца.
— Мы просим, Всевышний, об исцелении, о прощении ее греха. Только тогда дьявол отпустит ее от себя…
— Прекратите! — закричала Дзалумма, перекрывая какофонию. — Неужели вы не видите, что с ней творится?
Все тело мамы снова свело судорогой. Она сжимала и разжимала зубы, непроизвольно колотила по деревянному столу, голова ее при этом дергалась из стороны в сторону, кровь из прокушенного языка окропила мужчин.
Мы с Дзалуммой попытались переместиться, чтобы поддержать ей голову, но монахи и священники нас не пустили. Тогда Дзалумма и я улеглись поперек ног мамы, но фра Доменико одним широким взмахом руки столкнул нас со стола, даже не взглянув в нашу сторону. Отец склонился над мамой и подложил руку под ее плечо.
— Вот видишь, Babbo, дьявол обнаружил свое присутствие! — торжествующе закаркал Доменико, а потом рассмеялся. — Прочь! Ты здесь бессилен!
— Помолимся Всевышнему, — грохотал Джироламо. — Господь, мы взываем к Тебе, освободи эту женщину от греха, от влияния дьявола. Мы молим о ее исцелении. И если есть тому препятствие, яви его теперь, Всевышний!
— Прочь, сатана, — не менее громко и пылко вещал священник. — Сгинь, именем Святого Отца!
Фра Доменико, чья тупая физиономия пугающе светилась озарением, запутался в призывах настоятеля и священника. Вторя словам своего хозяина, он закричал:
— Яви его теперь, Всевышний! Прочь, сатана, именем Святого Сына!
Как только он произнес эти слова, тело мамы дернулось в таком сильном спазме, что вырвалось из рук мужчин. Наступила странная тишина: священник и Савонарола в испуге перестали молиться. Тогда Доменико опустил свои мощные ладони и нажал изо всей силы на грудную клетку матери, там, где было сердце.
— Сгинь, именем Святого Духа!
В неожиданной тишине я услышала тихий, но ужасный звук: хруст, приглушенный плотью, — это сломалась кость грудной клетки. Я закричала, почти не слыша пронзительных воплей Дзалуммы и яростного рева отца.
Глаза у мамы выкатились, кровь хлынула из уголков рта, залив щеки и попав в уши. Она попыталась прокашляться, но вдохнула кровь.
Отец оторвал Доменико от матери и сразу вернулся к ней. Не в силах ни о чем думать, я кинулась на здоровенного монаха и осыпала его ударами кулачков, почти не сознавая, что Дзалумма в эту минуту тоже бьет его.
Придя в себя, я бросилась к маме, низко наклонилась, опершись локтями о стол, к самому ее лицу. Рядом были отец и Дзалумма, прижавшаяся ко мне плечом.
Монахи разом покинули больную. Фра Джироламо убрал руки и взирал на нее с искренним смущением и расстройством, священник тоже в страхе отошел, не переставая креститься. Пико, державшийся поодаль, пытался осознать страшный поворот событий.
Только отец оставался рядом с мамой.
— Лукреция! — причитал он. — О Господи, Лукреция, скажи хоть слово!
Но мама ничего не могла сказать. Она все слабее и слабее шевелила руками и, наконец, застыла. Ее лицо приобрело сизый оттенок, кровь пузырилась изо рта от усилия вздохнуть. Я попыталась помочь единственно известным мне способом: прижалась лицом к ее щеке и пробормотала, что люблю ее, что все будет хорошо.
Я смотрела, как ужас уходил из ее взгляда вместе с самой жизнью, и увидела то мгновение, когда ее глаза потускнели и неподвижно уставились в никуда.
XVIII
Не обращая внимания на кровь, я опустила голову на грудь матери. Дзалумма взяла ее руку и прижала к своим губам, отец приложился щекой к ее щеке. Мы все трое оплакивали ее какое-то время, а затем меня захлестнул гнев. Я подняла влажное от слез лицо и повернулась к Доменико. Но не успела я открыть рот, чтобы выпалить обвинение, как отец душераздирающе закричал:
— Ты убил ее! — Он набросился на Доменико, пытаясь дотянуться до горла здоровяка. — Ты убил ее, и я добьюсь, чтобы тебя за это повесили.
Лицо монаха потемнело, он поднял руку, пытаясь защититься. Пико и рыжеволосый священник бросились к отцу и едва сумели оттащить его.
Мы с Дзалуммой кричали во все горло, давая выход нашей ярости.
— Убийца!
— Душегуб!
Савонарола держался в стороне, но как только графу Пико и священнику удалось усмирить отца, фра Джироламо подошел к Доменико — тот сразу съежился.
— Да простит меня Господь, — захныкал он. — Я не способен намеренно причинить вред. Это была случайность, ужасная случайность… Прошу, поверь мне, Babbo!
За моей спиной раздался голос отца, тихий и суровый.
— Никакая это не случайность. Ты хотел убить ее…
— Хватит, — твердо заявил Пико. — Это была случайность, ничего другого. Фра Джироламо и фра Доменико оба пришли сюда с благочестивым намерением исцелить женщину.
Савонарола выступил вперед, снова превратившись в того уверенного человека, что взошел на церковную кафедру.