Я, Мона Лиза
Шрифт:
Недоверие герцога к Флоренции — результат многолетней терпеливой работы его советников и некоторых союзников. Этот факт, а также мое собственное расследование привели меня к неоспоримому заключению, что на нашего Лодовико влияют те, кто связан с «плаксами»».
Последнее предложение меня испугало и смутило. «Плаксы» были искренними, хотя и чересчур рьяными христианами. Да, действительно, Савонарола верил, что король Карл избран самим Богом, чтобы наказать Италию за ее греховность, но зачем кому-то понадобилось влиять на герцога Миланского? И каким образом
Но больше всего меня заинтриговал почерк — четкий, без малейшего наклона, с длинными «д» и «у», маленькими и толстыми «п». Орфография хромала. Прошла минута, прежде чем я, наконец, вспомнила, где видела этот почерк раньше.
«Приветствую Вас, мадонна Лиза, из Милана. Наш любезный Лоренцо заказал мне написать Ваш портрет…»
XLIII
Я услышала, что открылась дверь, и не успела вернуть письмо на стол, как появился Джулиано.
Бросив на него виноватый взгляд, я отметила сразу две вещи: во-первых, он вошел с натянутой улыбкой, хотя только что пережил неприятную перепалку с моим отцом; во-вторых, эта искусственная улыбка сразу исчезла, стоило ему увидеть меня в прозрачной сорочке — глаза его округлились и рот раскрылся от восхищения; и, в-третьих, он заметил письмо в моей руке, и над первыми двумя эмоциями тут же возобладали тревога и раздражение на самого себя.
Джулиано сразу отобрал у меня письмо.
— Ты успела прочесть? — спросил он с беспокойством, вовсе не стремясь упрекнуть меня.
— Зачем «плаксам» понадобилось влиять на Лодовико Сфорца? Я думала, их больше интересует Всевышний, чем политика.
Джулиано слегка нахмурился, складывая письмо и пряча его в стол.
— Глупо, что я не убрал письмо раньше. Глупо. Но меня срочно позвали, и я подумал, что еще успею спрятать его, прежде чем ты сюда войдешь…
— Мне знаком почерк Леонардо. — Я решила ничего от него не скрывать. — Я теперь твоя жена, и ты не должен волноваться о том, что мне известно, а что — нет. Я умею держать язык за зубами.
— Здесь иное, — начал он. — Герцог Миланский всегда помогал нашей семье, всегда считался нашим первым союзником. Мы могли рассчитывать на его войска. Когда убили моего дядю Джулиано, отец обратился за помощью к герцогу и сразу ее получил, а теперь…— Он отвел глаза, помрачнел, — Теперь этой поддержки мы лишены, как раз в то время, когда больше всего в ней нуждаемся. — Он вздохнул. — Я втянул тебя во все это.
— Никуда ты меня не втягивал. Я бы все равно пришла к тебе, даже если бы ты сказал «нет». — Я кивком указала на письмо. — Если надо мной нависла опасность, то только из-за того, кем я стала теперь, а вовсе не из-за того, что я храню в памяти.
— Я знаю, — с несчастным видом признал Джулиано. — Я осознал, что если действительно хочу тебя спасти, то должен взять под свою защиту. — Он выдавил из себя улыбку. — Ты еще более упрямая, чем я. По крайней мере, я теперь знаю, где ты находишься. Но понимаешь ли ты… Хотя, конечно, понимаешь… Дела могут пойти гораздо хуже. Возможно, нам придется на время
— Это неважно, — тихо сказала я и шагнула к нему.
Он был на полголовы выше меня и гораздо шире в плечах. По-прежнему одет в облегающую безрукавку из красного бархата, которую носил как принц. В нем не было той классической красоты, какой обладал его агент Леонардо. Верхняя губа тонкая, с маленьким шрамом, полученным в детстве, слегка выступающий подбородок — небольшое напоминание о недостатке Лоренцо. Широкая переносица, вздернутый кончик носа. Густые черные брови. Когда он улыбался, на его левой щеке появлялась ямочка. Я дотронулась до нее кончиком пальца, и Джулиано глубоко вздохнул.
— Ты невероятно красива, — произнес он. — И сама, видимо, об этом не подозреваешь, что делает тебя еще прекраснее.
Я положила руки ему на плечи.
— Нам есть о чем волноваться: твоя семья, мой отец, король Карл, синьория, герцог Миланский, Флоренция, наконец. Но сейчас, в эту минуту, мы ничего не можем сделать. Мы можем только радоваться, что ты и я вместе и вместе встретим все неприятности.
Ему ничего не оставалось, как наклониться и поцеловать меня. На этот раз мы не сжимали, задыхаясь, друг друга в судорожных объятиях, как тогда, в карете. Теперь мы стали мужем и женой и приблизились друг к другу торжественно и неторопливо. Он осторожно положил меня на постель и сам вытянулся рядом, после чего медленно провел ладонью по моей ключице, груди, животу. Я дрожала, но не только оттого, что нервничала.
Осмелев, я протянула к нему руки и погладила его затянутые бархатом плечи, мускулистую грудь с ложбинкой в центре. А затем мне захотелось большего, и я попыталась освободить его от безрукавки.
Он присел на кровать.
— Вот здесь, — сказал он, указывая на высокий ворот своего одеяния.
Я прищелкнула языком, не подумав.
— Почему ты решил, что я знаю, как расстегивать мужскую одежду?
— Но ведь у тебя есть отец…
— И его одевает слуга, не я.
Мой муж внезапно оробел, это было очаровательно.
— А меня одевает мой слуга.
Мы оба расхохотались. Джулиано бросил взгляд на дверь.
— О нет, — возразила я. — Ты сказал, что я упряма: позволь мне снова это доказать.
Это было непростое сражение, но, в конце концов, безрукавка была побеждена. И Джулиано тоже.
В детстве мне удалось узнать, что такое истинное тепло, открытость, полная гармония. Я была серьезно больна, настолько серьезно, что взрослые вокруг перешептывались о моей смерти. Помню ужасающий груз на груди, ощущение того, что я тону, разучилась дышать. Принесли чайники и деревянную лохань, которую наполнили почти кипящей водой, куда меня и опустила мама.