Я — начальник, ты — дурак

Щелоков Александр Александрович

Сказать, что Калашник отличался особым умом было бы натяжкой, но то, что он так и сочился аппаратной ушлостью — это несомненно. Определенную легковесность Михаила Харитоновича, как мыслителя, компенсировало твердое знание что можно говорить и писать, чего нельзя. В своем генеральском кресле Калашник сидел прочно, без малейшего покачивания. Дело в том, что в годы войны его пути пересекались с путями великого вождя Леонида Ильича Брежнева, а тот верных друзей ценил, и наиболее верных всячески поддерживал. Сам начальник Главпура генерал армии А. Епишев, член военного совета Московского

военного округа генерал-полковник К. Грушевой, М. Калашник и другие — были птенцами брежневского гнезда, и это обеспечивало им твердое положение в военной иерархии, что в свою очередь гарантировало постоянность хвалебного песнопения Брежневу в армейской пропаганде.

В перерыве собрания я подошел к Калашнику и показал ему текст заметки, которую уже прочитал Макеев.

— Хорошо, — сказал Калашник.

— Можно засылать в печать?

— Ты что?! Конечно, нет. — отказ был категоричным. — Такие вещи так не делаются.

Спросить «А как?» было бы полным признанием своей некомпетентности, хотя я и в самом деле раньше такого рода информации не готовил.

— Что прикажете? — задавая вопрос, я постарался продемонстрировать максимальную готовность бежать туда, куда мне укажут, рыть землю там, где потребуется.

— Кончится собрание, бери в машину, захвати своего генерала и поедем в Главпур к Епишеву. Там все и решим.

«Захватить» своего генерала я не мог. Куда актуальней был вопрос, захватит ли он меня в свою машину. Что если вдруг Макеев уже подрядился подвезти кого-то из безлошадных чинов до здания министерства.

Я нашел Макеева в группе генералов, которые толпились в глубине сцены у стола с минеральной водой. Шаркнул ножкой, изобразил на лице высшую степень почтения к большим звездам.

— Николай Иванович, Михаил Харитонович просил после собрания ехать к Алексею Алексеевичу для уточнения содержания информации. Вот текст. Разрешите мне ехать в редакцию?

Произнося эти слова, я даже не догадывался, насколько они не вписываются в традиции аппаратных тонкостей. Это только со стороны казалось, что главному редактору можно и не брать с собой в чертоги высокого начальства бравого солдата Швейка в подполковничьем звании, если все можно сделать и самому. Правила номенклатурных игр требовали иного подхода. За все должен отвечать самый маленький исполнитель, и брать его ответственность на себя никакой начальник не стал бы. Мою просьбу к главному редактору взвалить на свои плечи даже такой пустяк, как согласование с Епишевым информация о министерском собрании, можно было расценить проявлением беспредельного нахальства или скрытого желания подставить своего шефа под удар. В любом случае, если у кого-то возникнут претензии к публикации, Макеев должен был иметь возможность с возмущением потребовать: «Ах, подать сюда Тяпкина-Ляпкина» и Тяпкину-Ляпкину, то бишь мне, надлежало тут же оказаться под начальственной дланью.

— Поедешь со мной, — распорядился Макеев. — Ты писал, ты и доведешь материал до конца.

Приехали на улицу Маршала Шапошникова, ныне снова получивший название Колымажного ряда. Прошли в здание Главпура. Поднялись к кабинет начальника. Миновали приемную, в которой сидел помощник Епишева добрейшей души полковник Воронов, вошли внутрь святилища.

Епишев прошел к своему столу, снял китель, аккуратно повесил его на спинку кресла и сел.

— Читай.

Я начал с заголовка.

— Гарнир пропусти, — остановил меня Епишев. — Читай список лиц…

— «На собрании присутствовали, — начал я, — министр обороны Маршал Советского Союза Р.Я. Малиновский…

Прочитал и сделал паузу. Посмотрел на умные, озабоченные ритуалом священнодействия лица моих высоких начальников.

— Дальше, — разрешил Епишев.

— Начальник Генерального штаба Маршал Советского Союза М.В. Захаров…

— Ну вот, поехал! — Калашник недовольно скривил губы.
–

Почему я должен напоминать тебе, как надо писать? — И тут же, почти взахлеб продекламировал. — Начальник Генерального штаба, тире, первый заместитель министра обороны… Нельзя же в самом деле так обрезать должности…

— Сделано, — доложил я с подобающей степенью рвения.

Макеев старался не смотреть в мою сторону. Епишев крутил в пальцах авторучку.

— Дальше.

— Начальник Главного политического управления генерал армии А.А. Епишев…

— Ну нельзя так! Нельзя! — Калашник сморщился как от зубной боли и пристукнул ладонью по столу. — Сколько можно так самовольничать? Надо писать: «Начальник Главного политического управления Советской Армии и Военно-Морского Флота». Неужели не понятно, что по газете во всех вооруженных силах сверяют жизнь?

Макеев не выдержал и бросил на меня бронепрожигающий взгляд: ах, ты, раздолбай Мамай губастый! Как же тебе не стыдно подставлять так себя, меня и газету!

— У меня так и написано, — пытался оправдаться я. — А прочитал для сокращения времени.

— Нет! — Калашник поднял перст указующий. — Изволь в вопросах принципиальных обходиться без всяких сокращений.

— Хорошо, дальше, — сказал Епишев.

— «Главнокомандующий ракетными войсками стратегического назначения Маршал советского Союза Н.И. Крылов…»

— Стоп, стоп, — теперь уже по столу постучал Епишев. — Дальше должностей не перечисляй. В конце концов мы даем в газете не штатное расписание. Называй только звания.

— «Маршал Советского Союза Н.И. Крылов, Маршал Советского Союза В.И. Чуйков…»

— Стой, не спеши, — остановил меня Калашник и посмотрел на Епишева. — Я думаю, Алексей Алексеевич…

Тот утвердительно кивнул, хотя Калашник так и не сообщил того, о чем он думает. Видимо, мой промах государственным мужам был столь очевиден, что им хватило простого намека.

— Кто там у тебя по списку после Чуйкова? — задал вопрос Калашник.

— Главный маршал авиации Вершинин.

— Отлично. Кто еще?

— Маршал авиации Судец.

— Вот их и пиши. Потом вставишь Чуйкова.

— Постой. — Епишев отставил чашку из которой временами прихлебывал чаек. — После Судеца… — сказал и посмотрел на меня. — Как правильно склонять его фамилию? Судеца или Судца?

— Есть две возможности. Если по правилу молодца, то склоняется так: молодец — молодца. Значит, надо говорить Судца. Если склонять по правилу подлеца, то будет: подлец — подлеца. Тогда надо говорить Судеца.