Я написал книгу
Шрифт:
Мне чужой славы не надо. Слава для слэйвина.
«Дорожное Радио» сделано главным телевизором страны Эрнстом, либо каким-нибудь его клоном Ёпрстом. Филипп, конечно же, Киркоров сменяется очередной девкой от эстрады, безымянной настолько, что у нее только кличка – тире – погоняло есть. Ёлка какая-нибудь, либо Нюша. А за ними классика жанра: Андрюха Губин и Таня Овсиенко. Впору выброситься из автобуса и бежать, высунув язык, рядом. Однако на ходу не выпрыгнешь, а добираться до дома, либо до Питера надо.
Или в карельской деревне, где большая часть жителей превратилась в сезонных дачников, пока родительские дома не завалятся на бок от ветхости, первым делом по приезде выносят старую кассетную балалайку и включают на ней режим радио. Если бы это было радиомолчание, тогда да! Так нет! Это режим «Дорожного» бога в душу мать «радио».
Казалось бы, чего в деревне нужно: единение с природой, птичек слушать, либо тишину. Но как бы ни так: зомби не могут без подпитки, зомби не могут без зомбирования. «Zombie, zombie, zombie in my head, in my head, in my head» (песня Cranberries).
Но, чу – Костя Никольский, словно глоток свежего воздуха из эфира с тридцатипятилетней давности песней. Это всего лишь для того, чтобы кто-то более требовательный к репертуару не сдох поблизости от приемника: лишние уши все же нужны. Maybe U change Your mind?
Но тут же грянет тяжелая артиллерия в виде, точнее – звуке, какого-нибудь Лепса, Лесоповала, покойного Миши Круга и иже с ним. Шансон попер. Аж до онемения конечностей.
Вот тебе и поездочка, словно в камере пыток побывал. Ничего, ничего, страна должна знать своих героев. А герои нашего века – это те, кто из радио, это те, кто в телевизоре. А кто же я? Да так, в автобусе еду.
***
Мой «Полярник» произвел резонанс. Знакомые приводили мне забавные цитаты из моего произведения, незнакомые – обсуждали в меру своего интереса: кто-то – Гражданскую войну, где мой дед воевал, кто-то мою службу в армии, где довелось побывать, кто-то Северную Атлантику в осенний период. Я воспринимал интерес, как вполне нормальное явление. Если мне интересно писать, то почему никого не должно быть, кто бы мой интерес разделял?
Издательство «Эксмо» к «Полярнику» отнеслось без внимания. Вероятно, следовало бы сказать, без должного внимания. Ну, да и пес с ним, на нем свет клином не сошелся. Ага, именно так. Прочие организации на ниве книгопечатания мои произведения вообще отказались рассматривать. Без объяснения причин.
Ни АСТ, ни Олма-пресс, ни Лениздат, ни Азбука, ни Крылов, ни еще пяток, адреса которых я старательно выписал в библиотеке. Это не значило, что книги мои плохи, это значило, что их не читали и вообще за книги не считали. Ситуация для Россиянии вполне заурядная. Об этом мне потаенно сообщил Михаил Иосифович Веллер.
Вообще-то трудно найти более преданного литературному делу человека, нежели этот лукавый и самоуверенный, хочется даже сказать, тип. О, Миша был еще тот тип! Его рассказы вдохновенно читали в советских журналах и крупнейших издательствах, но дальше редакторского стола им было идти не суждено. Литературный народ корчился от смеха, но и только, а потом забрасывали его рукописи на пыльные полки и прикрывали пыльными красноармейскими шлемами.
Но время шло, наконец, каким-то чудом в Таллинне выпустилась его книжица «Легенды Невского Проспекта». И затряслась от смеха вся читающая в Россиянии аудитория. Мне не очень верилось, что после этого Веллер сделался растиражированным писателем. Сделался он таковым после другого: через него в издательское дело стали вливаться деньги. Уж, откуда у Миши эти деньги нашлись, вероятно, даже в доверительной беседе с прокурором не выяснится.
Другое дело то, что когда пришел его черед взлететь к звездам (уж какие это звезды, тоже тайна, может быть, кремлевские), у него был нехилый багаж произведений, созданных им в крайне стесненных в материальном плане условиях. Нельзя в творчестве останавливаться, если есть желание творить. В этом я с Веллером солидарен. От осознания этого я спокойно воспринимал невнимание к своей персоне. Просто не пришло пока мое время, вот и все объяснение.
Впрочем, мне некогда было заморачиваться с издательскими интригами, я был читателем Бостонского филиала «Библиотеки Национального Конгресса», как мне хотелось это называть. Я понимал, что бесконечно долго мой доступ к архивам продолжаться не может, скоро вычислят фиктивного Стриженного Попу и обрубят все концы. Обнаружат, что они, эти концы, идут в Россиянию, недоумевающего итальянского американца отвезут на Гуантанамо, будут пытать, а потом дадут пожизненное заключение без оглашения приговора. Все патриоты, кичащиеся своим патриотизмом, рано или поздно испытают разочарование.
Но мне было нисколько не жаль былого нашего бостонского агента, я даже не испытывал стыд за свое нелегальное использование чужого имени. А ля гер ком а ля гер, на войне, как на войне.
Бегая вечерами на лыжах, слушая после этого в гараже громкую правильную музыку, попивая холодное пиво, я преисполнялся оптимизма. Информация, сваливающаяся на меня из-под грифов «не очень секретно, но не желательно для массового доступа», позволяла браться за книгу о викингах, с которой, собственно говоря, я и предполагал когда-то начать свое литературное ристалище.
О чем писать, мне было уже понятно. Теперь Мария Семенова рядом с моим будущим произведением даже рядом стоять не будет. У нее свои норманны, у меня – свои. Мои – круче, потому что они – мои. Работать над книгой я полагал начать на следующем контракте в море. Это не говорило о том, что дома писать у меня не получалось, но я намеренно оставлял это право для сугубо рабочей обстановки: в условиях морской практики только творчеством удавалось поддерживать силу духа и силу воли. А дома можно найти иные занятия, которые мне бы помогали жить по моим понятиям.
На даче я изготовил для себя скандальный меч «Улфберхт» согласно сохранившихся с древнейших времен пропорций. Отчего-то он вышел большой, едва ли не с меня ростом, причем рукоять была такова, что за нее помимо меня мог ухватиться кто-нибудь еще. Вероятно, это был полуторный меч для полутора человек, или одного – трехрукого. Изваял я его из подходящей деревяшки, сделав для имитации веса клинок толстым, как дубина. Свой меч я никому не показал, даже когда мы всей семьей приезжали в баню. Боюсь, что меня могли не так понять. Спросят: зачем? А мне и отвечать нечего.