Я написал книгу
Шрифт:
Никто в нашем городе не знал, что я пишу книги. Это не было тайной, но даже если я кому-нибудь об этом своем увлечении говорил, все эти «кому-нибудь» пропускали информацию мимо ушей. Не может быть писателей в нашей провинции.
А говорил я об этом только тем, с кем знался: родные и друзья детства – все те, с кем более-менее общался все эти годы. Былые друзья юности относились к моему увлечению с пониманием, считая мои откровения фантазиями и блажью, последствием перенесенной алкогольной интоксикации. Мои родные сестры, как и близкие родственники Лены, были из разряда людей, пропускающих мои робкие слова о четырех созданных книгах мимо ушей.
Ну, и ладно. Я в очередной раз убеждал себя, что пишу для себя и от себя. Это неправда, возражал мне ЧЧ, тенью сопутствовавший мне в ежевечерних сумеречных медитациях.
Я только что отмотал очередной контракт, проведенный на этот раз в холодных европейских водах Северного моря. Мы часто заходили в порты северной Англии и Шотландии, настолько часто, что я путался в их названиях. Три-четыре часа стоянки – и снова в путь. Весь ритм жизни зависел от приходов и отходов, диктуя организму: когда спать, когда есть, когда все остальное прочее. Такое рваное время донельзя утомительно. И я утомлялся бы еще больше, если бы не уходил в свою литературную отдушину. Оказалось, что не всегда обязательно 6-8 часов непрерывного сна. Можно отключаться где-нибудь на диванчике на часок – а потом снова бодрствовать в четыре раза больше. И даже питаться регулярно не обязательно. А мыться – и подавно.
Так зачастую и бывает со старшими механиками в столь напряженном графике: они дичают, зарастают диким волосом, начинают припахивать нестиранными носками и вообще – теряют былой человеческий облик. Оправдаться можно всегда – нет времени.
Я в знак протеста даже записался в библиотеку. На сей раз вполне легально, с предъявлением паспорта и получением читательского билета. Дело было в Гранджмаусе, в древней Скотии, мы регулярно приходили сюда на совсем непродолжительное время.
Я всегда очень хотел спать, я также хотел сходить в парикмахерскую, я не хотел пахнуть потом и нестиранной одеждой, мне очень не хотелось терять человеческий лик. Хлебнув надрывного графика работы в самом начале контракта, я принялся искать выход из этого тупикового положения.
Он был, оказывается, прост, как прыщ на подбородке. Спать надо по ночам, по ночам не надо работать. Не важно, где ты спишь, важно, чтобы сон шел на пользу.
Я соорудил себе гнездо из подручных материалов и усовершенствовал его до состояния легкой сборки и не менее легкой разборки. Практика была такова, что ночной порой, когда проходит прием на борт заспанного и недовольного лоцмана, езда с ним по всяким запутанным фарватерам и швартовка к месту погрузки-выгрузки, старший механик должен быть в состоянии мгновенной готовности для принятия единственно правильных решений и выполнения всех безотлагательных для этого мер. То есть, он должен быть в машинном отделении в месте центрального поста управления, и неотрывно смотреть за стрелками и циферками. Не приведи Господь, что-нибудь пропустить! В таком случае они, старшие механики, совсем скоро теряют интерес к жизни, зарастают клочковатыми бородами, начинают пованивать и прочее, прочее.
В удобном гнезде, созданном из старого шезлонга, можно удобно расположиться перед всякими стрелками и циферками, и удобно смотреть на них сквозь сон. А лучше совсем не смотреть: куда они денутся, отвалятся, что ли? Три часа под пледом, укрывающим ноги, в относительной тишине – грохот работы главного двигателя, как правило, на посту управления не столь ошеломительный и вредный для здоровья – до информационного сигнала с капитанского мостика, что все мол, приплыли, спишь, как младенец. Даже лучше, чем в кровати в каюте.
Лишь одна неприятность может омрачить установившееся равновесие: утечка информации к капитану, а через него – в кампанию. И все – болезнь несоответствия занимаемой должности. Голландцам-голодранцам не объяснить, что отсутствие отдыха через сон может лишить человека человеческого лица и все такое.
На моем контракте пришлось потрудиться с двумя капитанами: поляком и болгарином. Они в машинное отделение бегали крайне неохотно. Им был важен результат, а результат был – мы ездили с грузами туда-сюда и при этом не очень опаздывали.
Я стал чувствовать себя лучше и с головой окунулся в творчество, когда дневной порой полагалось добирать час-полтора сна. Но мне не хватало некоторой информации о древних городах и забытых землях. В Шотландской библиотеке я кое-что находил. Помимо книг там имелся вполне бесплатный интернет, что несколько повышало мою исследовательскую скорость. Да и две библиотекарши, сменяющие друг друга, прониклись ко мне сочувствием и даже подсовывали мне интересные материалы, например, «Легенду о Мак-Туиреде», описания жизни короля Артура от разных непоповских авторов, норманнские байки и предания о Торе и его молоте и козлах, и, конечно же, «Калевалу» периода до Элиаса Лённрота (Lyonnrot Yelias – человек, врач и контрабандист, экстремал, собравший «Калевалу» в таком виде, который нам перевел Бельский).
Лишь одно я не сумел выяснить по сей день: отчего одно шотландское графство зовется «Karelia»? Право слово, хоть уроженцу тех мест сэру Шону Коннери пиши записку с вопросом, да он вряд ли прочтет сообщение от неизвестного человека. Вот если бы к нему, лучшему Джеймсу Бонду всех времен и народов, обратился бы известный писатель, тогда, может быть, и выгорело бы. Дэна Брайна, что ли попросить? Так и он меня слушать не станет. А самому сделаться известным писателем мне, похоже, жизни не хватит.
Я вернулся домой с того контракта усталый и потерянный. Вместо оговоренных 4 месяцев мне пришлось отбыть пять с половиной. Вопреки моему желанию и ограниченным моей подписью сроком.
Снег уже сошел, да и лето как-то покатилось вниз со своего пика. Я приноровился вечерами, облившись каким-нибудь антикомарином, садиться за своей дачей на низенькую скамейку из бревен и смотреть на вечернее небо, пусть даже затянутое тучами. Голова становилась пустой-пустой, и это было очень даже неплохо. Потом шевелилась ближайшая тень, и возникал выдуманный мною ЧЧ. Это уже было не очень хорошо.
Мои размышления о том, кто будет читать мои книги, и зачем я их создаю, находили ответы. Впрочем, эти ответы могли порождать другие вопросы, а ясности и определенности не выявляли. Так мне пояснял ЧЧ.
Мои книги не будет читать никто, за исключением тех людей, которые, порой, несознательно не удовлетворены нынешней Историей, которая, будучи лживой до неприличия, породило государство, или государства лжи. У лжи нет будущего, потому что нет и прошлого.
А пишу я затем, что моя, понимаешь ли, тонкая натура в состоянии воспринять космос. То есть, не все так просто в пишущей братии. Пишущая сестрия в этом деле не рассматривается. Космос – это не тот, где вакуум. Космос – это информационное пространство, да и не только. Старший Вернадский, это который не историк, а отец радиевых разработок, это изучил, это понял и это развил. И пришел он к Господу. А младший Георгий Владимирович Вернадский, это, как раз, который историк, от Господа ушел. Потому что писал всякую, да простит меня его уважаемый отец, хрень. «И тут пришли мордовские лыжники» (строчка из его «Истории России») – это же надо так далеко от космоса оказаться! Впрочем, не важно. Если ты можешь писать так, что тебе самому потом не стыдно делается это читать, значит, такова воля Господа.