Я нашел подлинную родину. Записки немецкого генерала
Шрифт:
Статья генерала Рейнхардта вызвала сочувственные отклики среди офицеров в Министерстве рейхсвера. На курсах Генштаба, где я в то время учился, также считали, что сторонники республиканизации армии из СДПП получили достойный отпор.
Руководство Немецкой демократической партии, к которой принадлежал и министр рейхсвера Гесслер, выразило свое возмущение тем обстоятельством, что Рейнхардт, хотя и в косвенной форме, обвинял партию в негативном отношении к обороне страны. Председатель Немецкой демократической партии, депутат рейхстага Кох-Везер, опубликовал в «Берлинер тагеблат» открытое письмо Рейнхардту, в котором решительно отвергал подобные обвинения. По мнению Кох-Везера, статья генерала являлась еще одним свидетельством односторонней политической ориентации и неосведомленности военного руководства. Депутат напоминал о том, что Немецкая демократическая партия из года
Итак, Лёбе и его единомышленникам не удалось решить в свою пользу спорные вопросы комплектования армии (это, разумеется, относилось и к военно-морскому флоту). Руководство рейхсвера выиграло эту битву в парламенте и укрепило свои позиции, тем более что и второе требование социал-демократов — назначение парламентского статс-секретаря в Министерство рейхсвера — не было выполнено. Впоследствии социал-демократическая фракция еще неоднократно выступала с критикой рейхсвера, но при этом неизменно голосовала за его бюджет. А больше от нее ничего и гге требовалось.
В ходе дебатов о комплектовании вооруженных сил еще раз подтвердилось, что правые партии, и прежде всего Немецко-национальная народная партия, считали рейхсвер своим детищем и не скупились на похвалы в его адрес. Они поддержали аргументацию генерала Рейнхардта в вопросах комплектования:
«Надежный и превосходно подготовленный рейхсвер является у нас одним из немногих действенных инструментов государственной власти… Мы и впредь будем выступать за то, чтобы рейхсвер сохранил свое независимое военное руководство, без которого вообще немыслимы вооруженные силы. Это руководство должно свободно и самостоятельно решать вопросы комплектования военной администрации и командования».
Эта мысль красной нитью проходила через речь председателя Немецко-национальной народной партии и председателя ее парламентской фракции графа фон Вестарпа, произнесенную в рейхстаге 3 февраля 1927 года.
Многие офицеры рейхсвера считали, что поводом к дебатам о комплектовании явилась отставка фон Секта. После избрания Гинденбурга на пост президента республики (фон Сект, как уже отмечалось, сам рассчитывал занять этот пост) начальник штаба никого больше не признавал. Но еще более ослабив контакт с министром рейхсвера Гесслером, фон Сект подорвал в результате и свое политическое влияние.
В 1926 году он самовольно разрешил старшему сыну бывшего кронпринца принять участие в учениях 9-го пехотного полка в Потсдаме. Сведения об этом проникли в печать и взбудоражили общественность. Сект, лишенный поддержки Гинденбурга и Гесслера, вынужден был по требованию министра рейхсвера 9 октября 1927 года подать в отставку. Многие офицеры были очень огорчены уходом Секта, вспоминая прежде всего о 1923 годе, когда он был в зените своего могущества и олицетворял их мечту о власти «твердой руки». Отставка фон Секта укрепила положение министра рейхсвера.
Преемник фон Секта генерал-полковник Хейе не оправдал возлагавшихся на него надежд. Во-первых — и это самое важное, — ему не удалось создать себе авторитет в офицерском корпусе. В этом сыграло свою роль и то, что, будучи в ноябре 1918 года начальником оперативного отдела Генштаба, Хейе лично спрашивал многих полковых командиров, сохранили ли их подразделения боеспособность. Те отвечали отрицательно. Поздней Хейе ставили в вину то, что подобная постановка вопроса уже сама предопределяла ответ. Вскоре после своего назначения Хейе совершил поездку в США и в страны Латинской Америки. Мне не приходилось слышать о каких-либо полезных результатах этого вояжа. Зато предметом общих насмешек были золотые или серебряные аксельбанты к парадному мундиру, введенные Хейе сразу же по возвращении, в армии их окрестили «обезьяньими качелями». Кроме того, Хейе «украсил» выходную форму блестящими погонами и петлицами. Особенно шокировал офицеров следующий случай. Во время инспекционной поездки в какую-то часть Хейе, узнав, что у одного из солдат день рождения, тут же пригласил его «пропустить стаканчик». Однако еще большее негодование возбуждало то, что, выступая перед солдатами в частях, Хейе предлагал им обращаться непосредственно к нему с жалобами и просьбами в нарушение принятого порядка подачи жалоб по инстанции. Что же до Министерства рейхсвера, то здесь, по моим впечатлениям, присутствие Хейе особенно не ощущалось.
Подмоченный престиж Хейе привел к тому, что для многих офицеров генерал-полковник стал своего рода козлом отпущения — ему приписывали все нежелательные новшества и вообще считали его виновником всех бед. Но зато в руководстве рейхсвера теперь не было разногласий, ибо Хейе старался лояльно сотрудничать с министром.
Никого не удивляло, что теперь, когда жизнь вошла в колею, рейхсвер в еще большей степени стал объектом внутриполитической борьбы. Это было не случайно. Многочисленные противоречия, терзавшие республику, не могли не отразиться на положении армии в государстве и на политике рейхсвера. Военное руководство рейхсвера в доказательство своей верности республике постоянно ссылалось на то, что в 1923 году именно рейхсвер оградил ее от натиска справа и слева. И все же рейхсвер не был армией республики да и не мог ею быть; все, без исключения, генералы рейхсвера и подавляющее большинство офицеров не только достались ему в наследство от разбитой кайзеровской армии, но вообще стремились создать новое государство по образу и подобию сгинувшей империи (это не исключало, конечно, что по частным вопросам они придерживались разных точек зрения и спорили о методах достижения своей цели). Те силы общества, на которые опиралось руководство рейхсвера и с которыми его сближала политическая традиция, были враждебны республике. Сваливая все на версальский диктат, влиятельные круги, таким образом, стремились снять с себя ответственность за войну, за ее агрессивные цели, за поражение и восстановить свои старые позиции. Спору нет, версальский диктат был неравноправным и позорным договором, который отдал немецкий народ на милость грабивших его держав-победительниц. Само собой разумеется, Германия должна была сделать все, чтобы стряхнуть с себя ярмо Версаля. Немецкий народ считал это своим национальным долгом. Вопрос заключался лишь в том, по какому пути следовало идти к достижению цели — по пути национальной политики, взаимопонимания и мирного урегулирования всех спорных вопросов (Рапалльский договор показывал правильное направление движения) или по пути сознательного обострения обстановки внутри страны, разжигания шовинизма и подготовки к новой войне.
В отличие от фон Секта Шлейхер был сторонником прозападной политики «исполнения обязательств». Он стремился повышать боевую готовность населения и подвести под рейхсвер широкую социальную базу, обеспечив ему поддержку всех политических сил — от правых до социал-демократов. Шлейхер особенно решительно выступал против военных ограничений Версаля. Но решающую роль для будущего развития Германии сыграло то, что все меры, направленные на повышение обороноспособности Германии, одновременно служили подготовке к новой войне. Если вначале целью было лишь постепенное укрепление рейхсвера, то уже очень скоро стала пробиваться явная тенденция к военному реваншу. В этот период — в середине двадцатых годов — нацисты только что начали заново воссоздавать свою партию. Но и в самом рейхсвере — в этом ядре будущей массовой армии — многочисленные факторы обусловливали развитие в том же направлении. Такими факторами были в первую очередь подготовка самой армии, ее сотрудничество с военно-политическими союзами, продолжение старых традиций и тайные военные мероприятия.
Этому развитию способствовала и пресловутая легенда «об ударе кинжалом в спину».
«Весь этот миф — сплошной вздор! — сказал однажды Шлейхер по поводу уже упомянутого мюнхенского «процесса об ударе кинжалом». — Мы все отлично знаем, что исход войны в 1918 году определялся бесконечной цепью причин и следствий. Считать революцию 1918 года единственной причиной нашего разгрома глупо. Сама революция была не причиной, а следствием. Положение было безвыходным и с военной, и с внутриполитической, и с международной, и с экономической точек зрения. Конечно, революционные экстремисты не сидели сложа руки, но свободу действия они обрели лишь благодаря затяжной войне. Теперь восторжествовало мнение, что поражение объясняется только разразившейся революцией, и никого уже не переубедишь. Нам по крайней мере не надо впутываться в это дело, иначе и весь рейхсвер, чего доброго, втянут в спор о том, кто повинен в исходе войны».
Подобная точка зрения была противоречивой в своей основе. Правые, включая нацистов и всевозможные военные союзы, превратили легенду «об ударе кинжалом в спину» — эту злонамеренную подтасовку причин и следствий — в один из основных лозунгов своей антиреспубликанской пропаганды. Они стремились тем самым ввести в заблуждение бывших солдат относительно истинных причин поражения 1918 года и превратить их в убежденных сторонников военного реванша. Но именно на эти силы опирался рейхсвер. Поэтому он и не мог последовать совету Шлейхера и «не впутываться в это дело».