Я не такая
Шрифт:
Но потом Света вспомнила, как Ваня называл ее «солнышко» И проводил ладонью по волосам. Она коснулась своей головы, повторяя его движение, и заплакала горько, без слез.
12
Света вернулась домой, села в кресло рядом с телефоном и пристально посмотрела на него. Ей казалось, что вся ее жизнь зависит от того, зазвонит этот бездушный аппарат или нет. Она гипнотизировала его добрых десять минут, так что даже глаза заболели, но он молчал.
– Ну, и черт с тобой. Ну и не надо, – сказала она и поднялась с кресла.
Она не успела
– Алло?
В трубке молчали, но она слышала чье-то прерывистое дыхание.
– Алло, я вас слушаю! – более настойчиво повторила она.
На том конце провода кто-то вздохнул и повесил трубку.
«Это он, – подумала Света. – Он не хочет звонить сам, наверное, ждет, чтобы это сделала я. Может, действительно позвонить?»
В нерешительности ее рука зависла над аппаратом. «Или нет, он тогда подумает, что из меня можно веревки вить».
Снова раздался звонок.
Но на этот раз Света не торопилась, она подождала и взяла трубку только на шестой гудок.
– Говорите, – требовательно сказала она. – Смелее!
Из трубки послышалась музыка. Очередная дурацкая песенка про любовь в исполнении безголосой певицы. Света послушала немного, но когда поняла, что разговаривать с ней никто не собирается, гневно сказала:
– Прекратите хулиганить! – и дала отбой.
Она немного помедлила, но потом решила, что такие звонки – хороший повод для разговора, и набрала Ванин номер. Сначала никто не подходил, но потом она услышала очень далекий, искаженный помехами и усталый голос Вани:
– Алло?
У Светы перехватило дыхание и сильно забилось сердце.
– Это я, – дрожащим голосом произнесла она. – Я – Света.
– Слушаю, – бесстрастно сказал Ваня.
И она услышала совершенно чужой голос. Даже трудно было представить, что совсем недавно Ваня называл Свету «солнышком». Ей стало так горько, что она почувствовала резь в горле, отчего было трудно говорить. Но потом, испугавшись, что Ваня может повесить трубку, сказала:
– Ты мне сейчас не звонил?
Она задала этот вопрос и тут же почувствовала, в какое глупое положение себя поставила. Ведь обычно так начинают разговор люди, которые не могут придумать более правдоподобного повода для звонка.
– Нет. Не звонил, – холодно ответил Ваня.
– А то кто-то вешает трубку… Я думала, что ты…
Света совсем запуталась и растерялась.
– Не имею такой привычки, – заметил Ваня. – Если я хочу с кем-то поговорить, то я звоню и говорю. А вешать трубку – это детский сад.
– Значит, это не ты… Значит, ты не хочешь со мной поговорить?
Ваня молчал. Он никого не хотел обижать. Особенно Свету. Но иногда приходится быть жестоким.
– Честно говоря, не представляю, о чем, – сказал он.
– Ах так! – возмутил ась Света. Ее порыв смирения прошел, и она разозлилась не на шутку. – Не о чем со мной говорить?! Дурак!
И она со всей силы бросила трубку на рычаг. Света потрогала свои
Она пошла в ванную для того, чтобы умыться и посмотрела на свое отражение. «Я слишком хороша для него, – подумала она, глядя на свою гладкую кожу, на блестящие глаза, на порозовевшие щеки. – Слишком хороша…»
13
Несколько дней спустя Ира шла в школу и думала о Кахобере. Она мечтала о том, что когда-нибудь его бросит жена и он останется один-одинешенек, вот тогда-то как сказочная фея в его жизни появится Ира.
«Я сумею сделать его счастливым, – думала она. – Представляю, как удивится вся школа…» Она вспомнила, как недавно встретила на улице его жену – плотную светловолосую женщину с широким, как будто освещенным изнутри лицом. По тому, какой уверенной была ее походка и как доброжелательно кивала она знакомым, можно было догадаться, что она вполне довольна своей жизнью и, кажется, бросать Кахобера не входит в ее планы.
«Это ничего, – успокаивала себя Ира, – зато я могу его видеть каждый день. А два раза в неделю у нас урок истории. И еще – я могу его рисовать…»
У нее накопил ось уже много портретов Кахобера, и с каждым днем их становилось все больше и больше.
Когда Ира мечтала, ее шаг невольно замедлялся, поэтому в школу она немного опоздала. Открыв дверь класса и по привычке кивнув всем одноклассникам, она уже хотела пройти на свое место, как заметила, что на нее все смотрят. Ира растерянно оглянулась, увидела доску, и все внутри у нее похолодело.
Там красовалась жирная надпись: «Выставка работ Ирины Дмитриевой». А на самой доске, на черной, глянцевой поверхности…
«Нет, только не это, – мелькнуло в голове у Иры, – пожалуйста, пускай я моргну и это видение исчезнет!»
Но видение не исчезало, и весь класс мог видеть несколько Ир иных рисунков, на которых был изображен Кахобер Иванович. Самым позорным было то, что, глядя на эти рисунки, ни у кого не оставалось сомнения – художница без памяти влюблена. На одной картине Кахобер был изображен Дон Кихотом, рыцарем Печального Образа, в латах и на коне; на другой – в королевской мантии и с короной на голове; на третьей – в плаще и со шпагой…
– А вот и сама художница, встречайте, – во всю глотку заорал Боря, завидев Иру. Он принялся хлопать, но его почти никто не поддержал.
Ира смертельно побледнела, на секунду ей даже показалось, что она опять упадет в обморок. Она оперлась о стену. Стена была холодной; и это ободряло. Затем Ира кинулась к доске и стала срывать свои рисунки, – их было много, не меньше десяти. Вот-вот должен был войти Кахобер, а если он увидит свои портреты… Об этом лучше было даже не думать.
– Доброе утро, – услышала она за спиной знакомый, энергичный голос. – Что у вас здесь за шум? – У нас здесь персональная выставка, – сказал Боря, размахивая руками. – У вас есть пригласи тельный билет?