Я не твоя собственность-2
Шрифт:
— Кто научил тебя играть на пианино? — шепотом спрашиваю я.
Выражение его лица становится мрачным.
— Не так рьяно, Далия.
— Скажи мне, — прошу я. — Я всегда честна с тобой, и ты знаешь обо мне все.
— Если бы я хотел навредить кому-то, первое, чтобы сделал — забрал бы самое ценное у этого человека — его жену, ребенка или его мать. Если я расскажу тебе, то наврежу тебе, потому что автоматически ты станешь мишенью, и я стану очень уязвим.
— Ты знаешь поговорку: «Когда гусеница решила, что ее жизнь закончена, она превратилась в бабочку»? Почему
Он печально отрицательно качает головой.
— В чем тогда смысл твоих денег и богатства, если ты не счастлив? — с отчаянием спрашиваю я.
— Но я счастлив, — говорит он, снимая с меня ночную сорочку, и пожирая взглядом мою обнаженную кожу. — Посмотри, ты напоминаешь, омытую слезами Красоту, — восхищенно говорит он.
Улыбка дрожит у меня на губах. Я так сильно люблю этого мужчину, что мне становится аж больно.
— На самом деле, ты в душе музыкант и поэт, не так ли?
— Если бы я был поэтом, я бы сказал, что твои глаза — светятся в темноте, как шартрез, зелено-желтым.
— Вот именно об этом я и говорю.
Он наклоняется целует меня.
Я беру его лицо в ладони.
— Знаешь, когда твои губы касаются моих, я чувствую, словно парю?
Его губы касаются моих.
— Тогда пари, Далия, лети. Взлетай так высоко, как сможешь.
23.
Александр Маленков
— Мама, я сочинил для тебя музыку.
У мамы открывается рот от удивления.
— Ты что сделал?
— Я написал для тебя музыку, — повторяю я.
Мама смотрит с удивлением.
— С каких пор ты стал писать музыку?
Я пожимаю плечами.
— Сочинение музыки — это совсем несложно, мама.
— Ты сочинил ее для меня? — спрашивает она, касаясь груди с правой стороны.
— Да, — с радостью говорю я. Ее голубые глаза сияют, как звезды, она явно гордиться мной.
— Покажи мне, — говорит она, поспешно вытирая руки о фартук.
Я назвал ее «Плач Ангела», — говорю я, протягивая ей ноты. Она берет их, словно это что-то редкое и драгоценное. Я вижу, как она просматривает строчки, слегка кивая, словно музыка звучит у нее в голове. Дойдя до конца страницы, поднимает на меня глаза.
— Ах, Александр, прекрасно, — говорит она взволнованно.
— Хочешь я сыграю тебе?
— Да, но только быстро. Скоро папа придет домой.
Я сажусь за фортепьяно и открываю крышку, старые клавиши пожелтели со временем. Мама встает позади меня. Я кладу пальцы на цвет слоновой кости клавиши и начинаю играть. Мы оба настолько погружаемся в музыку, что не слышим, как приходит отец.
— Что за херня здесь творится? — рычит он.
Мои руки по-прежнему лежат на клавишах, мама подпрыгивает от страха. Виновато мы поворачиваемся к отцу. Он стоит посреди комнаты, покачиваясь на пятках, голова наклонена вниз, брови вопросительно подняты, глаза широко открыты. Он выглядит как бык, готовый к бою.
— Мне казалось, что
Я молчу, поглядывая на него.
— Что ты пялишься на меня маленький урод? Иди сюда, — кричит отец.
— Постой, подожди. Это моя вина, — быстро дрожащим голосом говорит мама, загораживая меня своим телом.
— Конечно, это твоя вина, сука. Мне давно уже следовало разбить эту еб*нную вещь. Бл*дь, это пианино. Ты воспитываешься моего сына безвольным уродом.
— Пожалуйста, пожалуйста, не надо, — с отчаянием просит мама. — Это пианино моей матери. Я обещаю, я больше не позволю Александру играть на нем.
Он скрещивает свои огромные руки на груди и в упор смотрит на меня.
— Я хочу услышать это от него.
Мама начинает тихо плакать. Я обхожу маму и встаю перед отцом.
— Я обещаю тебе больше никогда не играть на пианино, — четко произношу я.
— Хорошо и тебе лучше не пытаться меня обмануть. Клянусь, если я когда-нибудь увижу, что ты играешь опять на этом чертовом инструменте, я разобью его, — отвечает он.
24.
Далия Фьюри
Прошло два дня, как мы вернулись, и я чисто случайно нахожу ноты. Я отправляюсь в комнату Зейна за книгой, которую читала поздним вечером и замечаю листки с нотами на кровати. Мне достаточно всего лишь одного взгляда, чтобы узнать почерк Зейна, он сейчас в душе. Должно быть он принес их с собой наверх и положил на кровать, решив быстро принять душ.
Секунду я просто смотрю на них, затем совершенно не задумываясь, беру ноты и несусь наверх в свою комнату. У меня в комнате есть факс/ксерокс, который я иногда использую для копирования материалов для работы.
Я включаю и жду, когда эта чертова штуковина нагреется.
— Ну, давай, давай, — шепчу я, но он такой медленный, пищит и пощелкивает, чуть ли не чихает, и до сих пор лампочка светится красным.
— Давай, — говорю я, у меня начинают потеть ладони.
Наконец, когда проходит целая бесконечность, загорается зеленый свет.
Тут же я вставляю первую страницу. Слышится скрежет, медленно заглатывает страницу. Я никогда не могла предположить, насколько эта чертова машина медленная. Страница со скрипом вылезает с другого конца, я вставляю в него вторую страницу, исчезающую черепашьими шагами. Бегу к двери и выглядываю в коридор, прислушиваюсь. Снизу — ни звука.
Я вставляю следующую страницу, потом еще одну, но я так нервничаю, желая поскорее закончить с этими четырьмя страницами. Все, наконец-то готово. Я собираю его листки и торопливо спускаюсь к нему в комнату. Не знаю, что сделаю или скажу, если Зейн уже вышел из ванной, но слава Богу он все еще там. Я кладу ноты на кровать, точно также как они лежали и выбегаю из его спальни. Сердце стучит где-то в горле, под мышками на футболке появились пятна пота, но небольшая загадочная улыбка витает у меня на губах.