Я не твоя собственность-2

Ле Карр Джорджия

Я начинаю бессвязно бить его по голове, шее и спине, но он всегда был мужчиной, обладающим необыкновенной силой. Его руки, словно челюсти питбуля, не отпускают, даже если его атакует другая собака, и он испускает последний вздох, он не выпустит свою добычу. Глаза матери закатываются. Он начинает трясти ее за шею, как тряпичную куклу. Он душит ее прямо у меня на глазах.

Я должен остановить его. В отчаянии оглядываюсь по сторонам, ищу хоть что-нибудь, чем бы мог грохнуть по голове своего отца. Я готов схватить кастрюле с чугунным дном или мамину тяжелую скалку, но

мои глаза останавливаются на ноже — восемь дюймов сияющей стали.

Этим ножом мама всегда разрезала курицу. Рядом с ножом на разделочной доске лежит обезглавленная и частично расчлененная тушка курицы. Я сглатываю от страха и не задумываясь, хватаю нож, мне необходимо спасти маму, иначе она умрет. Сердце пускается в гонки, слышится рев крови в ушах, я замахиваюсь.

Рукоятка имеет вмятины, в которые идеально ложатся мои пальцы.

Развернувшись, я вонзаю нож по самую рукоять в широкую спину своего отца. Лезвие рассекает одежду и без всякого труда входит в его плоть. Отец хрюкает, как свинья, но не отпускает свою жертву.

Обеими руками я вытаскиваю черную рукоятку из его плоти. Темная кровь сочится из раны, превращаясь в красный фонтан, брызгая мне на брюки и ботинки, я поднимаю нож высоко над головой и с криком слепой ярости, вонзаю ему в шею. Он издает тошнотворный хлюпающий звук. Похожий, когда ты хочешь уничтожить букашку, которую ты хочешь растоптать, но в тысячу раз хуже.

Кровь хлещет со всех сторон: на маму, кухонный пол и стены, отца и меня. Все красное, все словно окрасилось ярким цветом.

Я становлюсь совершенно ненормальным. Красный туман застилает мне глаза, и начинаю бесконечно ударять его ножом, пока он не падает на пол, так падает мертвое тело, с приглушенным стуком. Я отпихиваю его от матери и оттаскиваю ее, начиная убаюкивать ее безжизненное тело у себя на руках.

Я не трясу ее, слишком поздно. Она умерла. Ее кожа стала такой белой, как у морской звезды, и красивые голубые глаза смотрят в одну точку, напоминая мне голубые камни, но мертвые. В реальной жизни я никогда не видел мертвецов, но теперь все изменилось, теперь уже никогда не будет так, как раньше.

Все, что я так сильно любил когда-то ушло, умерло.

Мое сердце заморозилось, превратившись в камень. Я беру ее руку, до сих пор теплую и такую родную, и прислоняю к своей щеке, закрыв на мгновение глаза. В этот вечный миг я снова чувствую ее теплоту и доброту, словно она со мной. Мы должны были вместе играть на пианино, и жить совсем другой жизнью.

Я слышу хлюпающий звук и поворачиваю голову. Мой бык-отец все еще жив. Кровь больше не льет из него фонтаном, течет медленно, как река. Он лежит в луже собственной крови. По сути, я тоже сижу в луже его остывающей крови, которая ничем не отличается от вязкой грязи.

Темные тени пролегли у него вокруг глаз, лицо стало совершенно белым от потери крови. Еле видный оскал кривит его рот, но в глазах виднеется радость и торжество. Я смотрю на него, совершенно ничего не чувствуя, словно палач.

— Ты молодец, — с трудом говорит он, кровь сочится у него из уголка рта.

Он окончательно сбрендил: он хотел,

чтобы его убил собственный сын. Я смотрю на него и вижу, как жизнь покидает его глаза. В квартире устанавливает жуткая тишина, словно нереальный сон. Аккуратно я опускаю мамино тело на пол. Прислонившись к кухонному шкафу, я подтягиваю колени к груди и смотрю на свои руки — окровавленные руки. Я только что убил своего отца. Никакие ужасы не могут подготовить ребенка к этому. Я убийца, навсегда запятнанный кровью своего отца. Но я не кричу, не плачу, не нарушаю священную тишину. Мамина душа возможно все еще здесь, рядом со мной.

Я встаю, иду к раковине и тщательно мою руки, пока они не становятся чистыми. Поднимаю глаза и вижу свое отражение в окне. Кровь капает с волос на воротник рубашки. Я наклоняю голову под кран и мою голову, пока вода не становится прозрачной.

На щеке мамы тоже виден след крови.

Я беру кухонное полотенце, мочу его и иду к ней, чтобы смыть этот след. Готово. Ее лицо теперь чистое, не запятнанное. Я убираю прядь волос, упавшую ей на щеку, я закрываю ей веки, словно она заснула и спокойно спит.

И тяжело выдыхаю.

— Мы сыграем в последний раз, мам? — шепчу я.

В моей голове звучит ее голос счастливый и радостный, когда она говорит: «Да, любовь моя».

— Позволь я открою окно, а то пахнет, как в мясной лавке, — отвечаю я ей.

Я подхожу к окну и открываю его. В комнату взрывается холодный морозный воздух, я иду к фортепиано. Мы сдержали обещание, данное отцу, прошел почти год, как я не играл.

Я открываю крышку и тут же нахлынывают старые воспоминания. Пока я играю любимые музыкальные произведения мамы, я забываю, что мои родители мертвые лежат на полу на кухне, клянусь, у меня такое чувство, будто она сидит рядом со мной и вместе со мной играет, словно ее длинные, белые пальцы двигаются с моими в такт по клавишам.

Я так растворяюсь в музыке, что не слышу, как в комнату вошел мужчина, только когда он встает прямо перед фортепиано, я замечаю его. Я перестаю играть и смотрю на него. Он весь темный, темные глаза, одет в блестящую красную рубашку с толстой золотой цепью и дорогое длинное черное пальто.

— Я убил его, — говорю я, дрожа от холода в ледяном воздухе из открытого окна.

— Ты избавил меня от хлопот, — отвечает он.

Я продолжаю смотреть ему в глаза.

— Ну, — говорит он наконец. — Ты можешь пойти со мной. Мы могли бы сделать из тебя хорошего убийцу.

Я понял, что он плохой человек, но я ушел с ним. Мама была очень хорошей, но жилось ей очень плохо. Я узнал, что папа никогда не был шпионом, не был Джеймс Бондом. Он был член воровской шайки — плохих людей.

Отныне я буду плохим, плохое всегда убивает хорошее.

Не долго у меня продержался аппетит к ненависти

Александр Маленков

27.

Далия Фьюри