Я останусь
Шрифт:
— Иван, хорош уже мою женщину лапать.
Зубин замирает каменным изваянием и смотрит поверх моего плеча. А я высвобождаюсь из его лапищ и оборачиваюсь к тому, кто назвал меня своей. Но кроме своего соседа никого не обнаруживаю. Перевожу взгляд на Ваньку, потом на соседа. Тот подмигивает мне, а Ванька вдруг широко улыбается и шагает к соседу. Они обмениваются рукопожатиями, как давние приятели. Ничего себе!
— Ты давно вернулся? — спрашивает Ванька и, не сдержавшись, все-таки обнимает моего соседа.
— Пару дней назад, — отвечает сосед, смотря на Зубина по-отечески тепло и похлопывая того по плечу.
— Сашка будет рад, — басит Ванька, — он же давно тебя ждет, у него же там, ааа, — разводит руками и достает из кармана мобильный, но сосед перехватывает его запястье.
— Не надо, Иван. Видишь, я сегодня на свидании, — и подмигивает мне. Ванька качает головой.
— На свидании? — словно не веря переспрашивает Ванька, уставившись на соседа. — А как же… — но осекается под посуровевшим взглядом соседа. Любопытненько. А Ванька встряхивает своими невозможными кудрями. — Мне же никто не поверит, — говорит он сокрушенно.
— А ты никому не признавайся, — подсказываю я.
— Но о тебе же все газеты пишут, — парирует Ванька.
Вздыхаю, чувствуя, как злость щекочет затылок. Ох и Федька, удружил. Но не успеваю и рта раскрыть.
— И что же там о тебе пишут, Маруся? — сведя брови, вкрадчиво интересуется мой безымянный сосед.
— Да врут наверняка, — вмешивается Ванька, сообразив, что ляпнул про газеты зря, учитывая, о чем там пишут и кем представился мой сосед. Веселый, однако, у меня день рождения.
— И все же, — не унимается сосед, сократив расстояние, и жестом собственника обнимает меня за талию. И жар волной прокатывается по телу, пульсом застревает в висках, опаляет лицо.
— Иди к черту, — шиплю ему в самое ухо и отступаю назад, но оказываюсь прижата к боку соседа. И дыхание сбивается от его дразнящего запаха, смешавшегося с морозом. Я закусываю губу и сжимаю кулаки. Черте что творится! Не хватало тут еще поплыть от малознакомого мужика. Вот уж тогда точно папа «порадуется» за дочурку.
— Ребят, идемте лучше внутрь, — встревает Ванька. — Там уже все заждались.
— Все? — в один голос с соседом.
Но Ванька лишь хитро улыбается и уверенно двигает к стеклянным дверям здания. А мой сосед не торопится отпускать меня, держит крепко и смотрит, улыбаясь чуть насмешливо, словно предлагает попробовать избавиться от него. Ну что ж, сам напросился.
Обманчиво-нежно скольжу ладонью по его спине снизу вверх, ерошу влажные от снега волосы. Он хмурится, и рука его каменеет на талии. А я двумя пальцами прокладываю дорожку от макушки к затылку, нащупывая нужные точки. Вдох. Надавить. Выдох. И пальцы тонут в пустоте, а шею обжигает горячее дыхание.
— Почти поймала, — и я слышу, как он улыбается.
— В следующий раз успею, — парирую в тон ему, — если не прекратишь меня лапать.
— Тогда я буду начеку, — смеется, но ослабляет хватку. Я шагаю вперед и, не оборачиваясь, вхожу в здание. Черт с ним, с соседом! Не съест же он меня, в самом деле. Пусть развлекается, а я буду получать удовольствие. В том числе и от его прикосновений. И губы сами растягиваются в улыбке. Глупо отрицать, что его руки меня будоражат и тело откликается ему, как родному. Щеки краснеют, и я прячу лицо в воротник куртки. Дура, что тут скажешь.
Чувствуя спиной пристальный взгляд, иду по коридору мимо раздевалок, где приходится снять верхнюю одежду. У дверей сталкиваюсь с соседом: куртку он снял, оставшись в черной футболке Хенли, темно-синих джинсах и специальных кроссовках, выданных уже здесь на ресепшене. Невольно смотрю в пол: я тоже в таких. Черные с ядовито-зелеными шнурками и в тон им самолетами на боках.
— Спецзаказ, — поясняет сосед, демонстрируя мне самолеты-копии моих. — Зуб с детства на самолетах помешан. А эти еще и светятся в темноте. Хотя, — чешет затылок, — до сих пор не въезжаю, на кой им светиться, если темноты в парке не бывает.
— Зато детишки наверняка в восторге, — подмечаю, пошевелив носками кроссовок.
— О да, — протягивает весело. — У моего приятеля племянниц не вытащишь отсюда. Мне иногда кажется, через пару месяцев они и семиметровки покорят.
И я улыбаюсь, живо представив себе своих сестер, которые тоже только и грезят этим парком: троллеями, подвесными мостами, канатными дорогами и прочей фигней. Удивляюсь, как они меня до сих пор сюда не затащили. А ведь пытались. Папа спас. Он у меня такой: сказал, как отрезал. Малявки его побаиваются и пока не осмелели, чтобы возражать или, упаси боги, ослушаться. Мама лишь посмеивается, наблюдая за ними. А я ловлю себя на мысли, что не хватает отцу парочки собственных карапузов.
— Я смотрю, ты в теме, — подмигивает сосед. И я невольно заражаюсь его весельем.
— У меня сестрицы те еще экстремалки, — принимаю его «подачу». — Для них самая настоящая катастрофа, когда мама отменяет им «пятницу по-самурайски». Это значит, никаких парков, трасс, роликов, велосипедов и картов.
Сосед хмыкает понимающе. И делится, как племянницы его друга первыми прошли самую сложную детскую трассу еще до открытия этого парка. Но это большой-большой секрет. И прикладывает указательный палец к губам, призывая меня молчать.
— Ты здесь уже бывал? — сымитировав запирание секрета под замок, спрашиваю.
— Ага. Шурик пару месяцев назад новую трассу открыл: точная копия нутра самолета. Еще не видел, — и в предвкушении потирает руки, будто у него глаза на ладонях.
— И давно ты с Зубиным-старшим знаком? — задаю вертевшийся на языке еще с улицы вопрос.
— Давно, — чуть призадумавшись. Пытается подсчитать, видимо, но отделывается лаконичным и неопределенным. Понимай, как хочешь. — Идем, — вдруг берет меня за руку и уводит в противоположную от входа в зал сторону.