«Я почему-то должен рассказать о том...»: Избранное
Шрифт:
Служба, подтяжки? Что же, в конце концов, разве это унизительно? Я чувствую себя художником, который с гордостью спускается с каждой грубой, скучной, чисто технической работы своего ремесла. В моих руках общий замысел, вся художественная сторона, идея задуманного произведения.
Начало (Дочери Анне) [146]
В то время я гостила на земле.
Мне дали имя при крещеньи — Анна.
146
Начало (Дочери Анне).Насколько нам известно, произведение печатается впервые по машинописному тексту, сохранившемуся в архиве К. К. Гершельмана. Оно посвящено дочери писателя Анне (в замужестве Рёдер; род
Речь идет о повести Л. Н. Толстого «Смерть Ивана Ильича».
Геркулесовы столбы — в эпоху античности так называли предгорья на африканском и европейском берегах Гибралтарского пролива. Согласно мифологическим преданиям греков и древних римлян, их воздвиг (по другой версии, их обнаружил) греческий народный герой Геракл, носящий в римской мифологии имя Геркулеса.
Герберт Спенсер (1820–1903) — английский философ и социолог, один из родоначальников позитивизма. В основе его ученья лежит идея всеобщей эволюции.
Гемоцентрическая система мира основывается на родстве людей по крови; геоцентрическая ставит в центр земной шар, от которого ведут свой отчет все небесные (космические) светила, координаты; эгоцентрическая считает центром вселенной индивидуальное человеческое «я».
Саваоф — одно из библейских наименований Бога, в котором особо подчеркивается его всемогущество.
1. Моя вечность
Настоящее начало, первый решающий момент неуловим. Был ли, действительно, этот момент — перевал из небытия в бытие, точка возникновения из ничего? Подходя к вопросу со стороны рассудочной рефлексии, такой точкой можно считать зачатие: две клетки слились в одну, и, прежде не бывшая, «я» начала быть. Но, обращаясь к непосредственному чувству, я и за этим моментом не могу признать решающего значения: я ясно ощущаю, что существовала уже и раньше. Обе мои половины еще до их слияния я переживала как «я», их соединение не было для меня неожиданным, я восприняла его как что-то необходимое, как возврат к естественному моему состоянию, восстановление когда-то противозаконно нарушенного единства. Я была рассыпана по всему миру, намеки на меня мелькали то там, тут со дня его сотворения. Задолго до своего фактического появления я чувствовала внутреннюю необходимость его. Блаженным усилием я свела к груди разбросанные руки, из рассыпанного состояния перешла к сравнительному единству. Никакого начала не было, я чувствовала всегда и теперь только вошла в период более сосредоточенного своего бытия, в пору своего цветения. В математике есть такие кривые: они бесконечно приближаются к прямой — своему пределу, — но никогда не могут слиться с ней: расстояние между ними и прямой может достигать какой угодно малой величины, но никогда не обращается в ноль. Так и я: из века стелилась я над самой плоскостью небытия, но никогда не соприкасалась с ней. Я скользила, выжидая, и медленно, но неуклонно нарастала; и вдруг почувствовав открывающуюся возможность, я стала круто загибать вверх. Тысячелетия я, как разлившаяся вода, стояла неподвижно, нажимала на свое основание и искала выхода; едва открылась узкая щель, я хлынула в нее, размывая себе дорогу, и вырвалась на простор.
2. Предки
Что же такое мои предки — я или не я? С одной стороны, конечно, это не я: я совсем особенная, они сами по себе, а я сама по себе. С другой стороны, как тонкое-тонкое волокно, как одна нить, струя, я все же таилась в каждом из них, и притом во всех одновременно, наряду с миллионами других волокон и струй. Я от века была задумана, ожидалась, желалась, но сперва замысел был очень расплывчат. Я была разбросана по всему миру едва приметными намеками на себя. Лишь медленно оформляясь, заглухая в одних ветвях и упрямо просачиваясь в другие, я постепенно стекалась к одному руслу. И только вполне созрев, я наконец закруглилась, как водяная капля, и оторвалась от ветви.
Последним звеном, связующим меня с цепью предков, чашечкой на стебле, была моя мать. Я помню состояние, когда будучи самой собой, я в то же время еще была и ею, когда «я» и «мы» непостижимым образом сливались в нашем сознании.
Я или она сидела в кинематографе, отдавшись серому монотонному мерцанию экрана? Кругом, помню, была темнота, очертания кресельных рядов в бледном световом тумане, силуэты редких зрителей. Слева, близко, скорее чувствовался, чем был виден, странно-знакомый мне человек (впоследствии я узнала его в моем отце).
Я смотрела… Или не я смотрела, а моя мать? Ведь в это же самое время я уже нежилась, свернувшись, где-то в невообразимой глубине, в каких-то ни для кого неприступных, только меня одну ревниво обнимающих недрах. Я была и там и здесь одновременно, сидела в кинематографе и дремала зародышем в своем собственном чреве. Как часто в то время непонятные чувства волновали меня — неизвестно откуда идущая тревога, беспричинная радость: и нельзя было разобрать, кто же из нас взволнован: мать, или я, или обе вместе. Я беспокойно двигалась, моя рука или нога вжималась во что-то упругое, гладкое, влажное…
3. Рождение
Мое
Но, по-видимому, и вечность когда-нибудь да кончается. Мое спокойствие стало все чаще нарушаться. До сих пор вполне удовлетворявший меня мир становился мне тесен. Появилось томление по надвигающемуся новому, уже волновавшему меня неясными предчувствиями и обещаниями. Старое рушилось. Надвигался конец света. Заботливое лоно, так долго пестовавшее меня в своей глубине, теперь восстало на меня, не желало больше меня знать. Задыхающаяся, я протискивалась сквозь какие-то бесконечные коридоры. Так описывает Толстой переживания умирающего Ивана Ильича: его вталкивали в узкий мешок, в сходящуюся воронку, пока не мелькнул в глубине ее свет. Я умирала. И свет, который и для меня наконец засиял, был настолько нов, ни на что не похож, что и его я не смогла принять как избавление. Когда наконец мир распахнулся передо мной и его простор захлестнул меня, — я ничего не могла понять, я была только оглушена раздавлена тем грохочущим, жгуче-холодным, что хлынуло на меня со всех сторон. Острый, режущий ветер пронизал, затопил, заполнил меня — первый вздох расторг мою грудь. Я лежала, открытая новому миру, совсем одна, лицом к лицу с этими огромными, нависшими надо мною стенами, черными окнами, черным небом за ними. Не было больше преград между малою мной и звездной бесконечностью вокруг меня.
4. Питание
Первое время я чувствовала себя в новой жизни неуверенно. Все мои силы были направлены только на то, чтобы в ней удержаться, не потерять равновесия. Оглушенная напирающей со всех сторон пестротой, я духовно жмурилась, чтобы не впустить в себя этот хаос и не дать себя раздавить окончательно. И была совершенно беспомощна,
приходилось всецело положиться на поддержку извне. Мою философию того времени можно выразить формулой: родили — так и заботьтесь. Ответственность была не на мне. Отсюда мой тогдашний тон: я никогда не просила — знала, что имею право требовать. Если бы все меня покинули, я не унижалась бы, не умоляла — угрожающе покричала бы некоторое время и, если бы все-таки никто не откликнулся, умерла бы одиноко и гордо.
На мое счастье, никто, по-видимому, не собирался поступать со мною так жестоко. Напротив, вскоре я заметила, что окружена атмосферой заботы и благожелательности.
Первая проблема, взволновавшая меня, — вопрос о питании — оказалась уже разрешенной. Каждый раз, когда я чувствовала на своих губах мясистую упругую массу соска, так удивительно подходившего по своей форме к моим губам, и могучая жидкость широко проливалась куда-то в самую сокровенную глубину моего утлого тела, я с удовлетворением отмечала, что на первое время этим, в сущности, исчерпываются все мои потребности. Я сразу оценила по достоинству всю прелесть и важность этого акта. Он на долгое время стал моим единственным настоящим делом — радостью и долгом одновременно. Это было, в общем, неплохое время: при внешней беспомощности наступило большое внутреннее спокойствие. Я ела, спала, росла и знала, что ничего большего от меня пока не требуется. Никогда впоследствии мой путь, моя задача мне не были так ясны, никогда так блаженно не совпадали обязанность и наслаждение, должное и желанное.
5. Работа над собой. Голос
Однако едва мои силы несколько восстановились, я поняла, что оставаться пассивной нельзя, что надо пойти миру навстречу и со своей стороны приложить все усилия, чтобы в нем закрепиться. Прежде всего надо было прибрать к рукам врученное мне, еще совсем не прирученное тело — комок нервов и мускулов, который отныне должен был надолго стать моим обиталищем и оружием. Если уже в утробной жизни я пользовалась иногда своей властью над ним, играя, заставляла двигаться его руки и ноги, то это была именно игра, детская забава, бесцельные и бессистемные разряды накопившейся энергии. Теперь предстояло научиться пользоваться моей властью осмысленно.
Первой задачей, которую мне надлежало разрешить собственными силами, был мой голос. В этом мире, где единственным средством общенья между отдельными жизненными центрами служат звуковые сигналы, это было, по-видимому, единственное средство сообщения между мною и внешним миром, а между тем я владела им очень несовершенно. Взрослые плохо представляют себе все трудности этого дела, им кажется, что никакого умения для него и не надо, достаточно простого желания. В действительности это не так: крик, как и всякое другое искусство, требует своей культуры, своего мастерства. Надо было набрать в легкие воздух (что само по себе уже не так просто), надо было резко его вытолкнуть, направляя воздушную струю на голосовые связки и одновременно растягивая их до требуемого напряжения. Совместить все это в одном акте было нелегко. Бывали осечки: удачно зазвучавший крик часто срывался, переходил в бесформенное пыхтение, я сконфуженно умолкала. То струя не попадала на связки, то запас воздуха оказывался недостаточным; только полное совпадение всех условий обеспечивало удачу.