«Я почему-то должен рассказать о том...»: Избранное
Шрифт:
В «Памятнике» как и в «Черни» (как и в «Поэте»), верховной задачей поэзии оказывается, подчинение «веленью Божию». «Пробуждение добрых, чувств» не отрицается, но низводится в подчиненное положение. Оно не ставится целью поэтического творчества, а отмечается как его следствие.
***
Поэзия не подчинена этике, а порождает этику. Она пересматривает этику заново, исследует и дополняет ее. Задача искусства — выработка новых нравственных норм, а не пропаганда
***
Искусство, как и природа, никого ничему не учит, оно только создает. Все, что создается, создается ради него самого. Поэт хочет одного, чтобы его творение было. Искусство стоит над разделением на нравственное и безнравственное, стоит «по ту сторону добра и зла». Нравственно или безнравственно существование мира? Нелепый вопрос; точно так же нелеп вопрос о нравственности или безнравственности существования Наташи Ростовой, Хлестакова, Татьяны, Онегина. Все они что-то несравненно большее, чем существа только плохие или хорошие, — все они существа живые. В жизни каждого из нас Евгений Онегин или Татьяна играют не меньшую роль, чем любой из наших «настоящих» знакомых. Вдумываясь в судьбу и тех, и других, можно кое-чему научиться, но это не самое важное. Самое важное, что мы знаем их, любим их, что они составляют какую-то часть нашей жизни, нас самих, что они существуют. Если когда-нибудь мир будет закончен, рай станет реальностью, то среди обитателей этого рая должны оказаться и Татьяна с Онегиным — реальные и живые, не менее реальные и живые, чем каждый из нас.
***
Пушкинский подход к теме «тайной свободы» может быть лучше понят, если прибегнуть к несколько избитому сопоставлению его «Пророка» с «Пророком» Лермонтова. Строго говоря, их нельзя было бы вообще сравнивать, потому что мы имеем здесь дело с двумя совершенно различными темами: у Лермонтова дано отношение пророка к толпе, у Пушкина — отношение пророка к Богу. Пушкин описывает момент избрания пророка, Лермонтов — столкновение уже вышедшего на проповедь пророка с толпой и претерпеваемые им гонения. Но в ряде других пушкинских стихотворений («Чернь», «Памятник» и особенно в сонете «Поэту») лермонтовская тема о непризнании поэта (= пророка) толпой предусматривается:
Поэт, не дорожи любовию народной: Восторженных похвал пройдет минутный шум, Услышишь суд глупца и смех толпы холодной…Пушкин не выводит, однако, отсюда необходимости ухода пророка в пустыню, отказа от своей миссии, как это делает Лермонтов, напротив, он предписывает поэту полное игнорирование голоса черни:
Но ты останься тверд, спокоен и угрюм.Пушкин видит то же и так же, как Лермонтов, нисколько не переоценивая действительности: но, видя то же, он иначе реагирует. Там, где для Лермонтова тема кончается, для Пушкина она только начинается. Там, где Лермонтов соглашается сложить оружие, Пушкин требует бесстрашного продолжения борьбы. Оправдание творчества лежит для Лермонтова в социальной, для Пушкина в религиозной плоскости. Согласно Лермонтову, стихи пишутся для «ближнего», согласно Пушкину, — для «Бога».
***
Для кого пишутся стихи? Ставится свеча, «да светит всем в доме». Поэт не виноват, если вокруг свечи оказываются одни слепые. Свеча ставится ради немногих зрячих. Искусство существует ради «немногих счастливцев» (выражение Стендаля).
Не всякого полюбит счастье, Не все родились для венцов. Блажен, кто знает сладострастье Высоких мыслей и стихов, Кто наслаждение прекрасным В прекрасный получил удел И твой восторг уразумел Восторгом пламенным и ясным.Пушкин. «Жуковскому. На издание книжки его “Для немногих”»
Стихи пишутся ради тех, кто их поймет и подхватит, просто ради тех, кому они понравятся. Очень часто при этом поэту приходится передавать их далеко через головы своих ближайших соседей.
***
Итак,
Пушкин («Пророк»):
Восстань, пророк, и виждь, и внемли. Исполнись волею Моей, И, обходя моря и земли. Глаголом жги сердца людей!Лермонтов («Пророк»):
Провозглашать я стал любви И правды чистые ученья: В меня все ближние мои Бросали бешено каменья. Посыпал пеплом я главу. Из городов бежал я нищий. И вот, в пустыне я живу, Как птицы, даром Божьей пищи.Пушкин («Поэту»):
Поэт! не дорожи любовию народной! Восторженных похвал пройдет минутный шум: Услышишь суд глупца и смех толпы холодной, Но ты останься тверд, спокоен и угрюм. Ты — царь: живи один. Дорогою свободной Иди, куда влечет тебя свободный ум, Усовершенствуя плоды любимых дум, Не требуя наград за подвиг благородный. Они в самом тебе. Ты сам свой высший суд, Всех строже оценить умеешь ты свой труд. Ты им доволен ли, взыскательный художник? Доволен? Так пускай толпа его бранит, И плюет на алтарь, где твой огонь горит, И в детской резвости колеблет твой треножник.У Лермонтова пророк кончает нищим, у Пушкина — царем.
***
Очень знаменательно сближение творчества «для Бога» с творчеством «для себя», обнаруживающееся при сопоставлении приведенного сонета с «Памятником». Подчинение творчества «веленью Божию» заменяется здесь верховным подчинением поэта самому себе: «Ты — царь: живи один», «Ты сам свой высший суд». Единственным мерилом подлинности «божественного глагола» оказывается творческая совесть поэта. Писать «для себя» — ради чистого, не разбавленного никакими посторонними соображениями творчества, — это и значит писать «для Бога». Писать «для Бога» — это и значит писать для своего высшего, строжайшего суда. В конечном счете обе задачи сливаются.
***
Художественная совесть поэта есть высший законодатель и судья его творчества — в этом и заключается его «тайная свобода». Каждый поэт подходит к своему творению как ничем не ограниченный, никому не дающий отчета, своенравный, самовластный гений. Он может выслушивать советы и указания, взвешивать их, учитывать, следовать им. Но советы и указания бывают различными — в чем же объективный масштаб правильности того или другого из них? Что может заставить художника слепо довериться какому бы то ни было авторитету? Последнее решение, последнее творческое «быть или не быть» накладывается им самим. Это — его высшая привилегия и вместе с тем его священнейший долг.
***
Поэтическое призвание — миссия, а не профессия. «Вдохновение», «звуки сладкие» и «молитвы» стоят в одном ряду: поэзия — не развлечение, не поучение, а религиозное действие. «Слова поэта суть уже его дела» (Пушкин). Писать хорошие стихи (это значит: лучшие, на какие способен) для поэта — нравственная и религиозная обязанность. Блок говорит об «освобождении звуков из родной безначальной стихии» и о «приведении этих звуков в гармонию»: ни то, ни другое нисколько не зависит от требований рынка, от соображений заработка, успеха, злобы дня, от каких-либо предвзятых установок — нарочито-оптимистических или пессимистических. Весь интерес поэзии сосредоточен на той реальности, которую она первая усматривает, на тех «звуках», которые она пытается уловить и оформить,