Я сам похороню своих мертвых. Реквием для убийцы. Проходная пешка
Шрифт:
За унижение Бернерс два месяца глубоко и подробно изучал своего мучителя в тайне от него самого. И привел приговор в исполнение как раз тогда, когда суммированные наблюдения и факты сделали убийство безопасным. После он занял столик в ближайшем кафе, заказал булочку с изюмом, чашечку кофе и не спеша перекусил, листая номер «Ивнинг Ньюс», тщеславно поддавшись желанию еще десять минут побыть рядом со смертью. Потом призрак предсмертных мук убитого покинул его навсегда. Сарлинга он будет обхаживать точно так же, досконально изучит, а потому полюбит его, как он любил всякую подробно разработанную операцию, и никуда тот не денется, ничего не сделает, чтобы вернуться и снова вторгнуться в его рай. Он сказал:
— Когда будете уверены в этой девушке, дайте ей микрофотоаппарат. Мне нужны фотографии всего и вся и во всех ракурсах. Особенно снимки сейфов в Меоне и в Лондоне. Предупредите ее, пусть никогда не фотографирует при нем.
— И все из-за одной проклятой пометки в каталоге… — сказал Рейкс.
— То же могло случиться и со мной. Маленькая черточка в каталоге мебели. Человеческая мания — самый опасный в мире предатель. Вы, видимо, так и не обратили внимания на картины, что висели у нас в конторах для пущей солидности?
— Нет.
— Я покупал только подлинники. Несколько штук и сейчас еще висят у меня. При удобном случае могли заложить и они.
Рейкс ушел. Бернерс позавтракал жареной вырезкой и свежим шпинатом — он не держал в доме консервированных и мороженых овощей. Бернерс ел из тарелки обеденного сервиза на шесть персон, сделанного Российской Императорской фабрикой в 1843 году, с венком ярких цветов по краю, с райской птицей в центре. Три года назад он купил неполный сервиз во Франции. С четкостью почти бессознательной он вспомнил, как впервые посмотрел сквозь тарелку на свет и увидел зеленый инициал «Н», увенчанный императорской короной Николая Первого. Захваченный воспоминаниями, подгоняемый словом «императорский», которое никак не выходило из головы, он размышлял, как здорово иметь огромный дом, окруженный парком, жить в маленьком, но собственном мирке, ходить по саду, не стесняясь и даже не видя бесцельного потока вечных приморских туристов; стоять одному на собственной земле и знать, что если что-то здесь не понравится, можно и переделать.
Человек вроде Сарлинга мог себе такое позволить. Интересно, как обставлен Меон Парк? В свое время он узнает об этом. Странный все-таки этот Фрэмптон, чем может привлекать людей рыбалка? Но в мыслях Бернерса не было и следа укора Фрэмптону, хотя его причуды наделали столько бед. Изо всех людей, которых он знал, а знал он немногих, дружба с Фрэмптоном была самой крепкой, самой сильной.
Когда Рейкс вернулся, Белль не было дома, зато в кресле его ждал Сарлинг. Он надел рубашку со стоячим крахмальным воротничком, который врезался в шею, отчего казалось, будто воротник поддерживает его большую голову. Темно-коричневый в крапинку костюм, похоже, не сгибался, складки брюк не желали облегать тощие колени. Свет, падавший на лицо старика сбоку, придавал сморщенной коже цвет вареной телятины.
После того как они обменялись кивками, лишь отдаленно напоминавшими поклоны, Рейкс спросил:
— У вас есть свой ключ?
— Да.
— Думаете, вам стоит приходить сюда?
— Почему нет? В этот дом каждый день приходят десятки людей. Один из моих директоров снимает квартиру на верхнем этаже. Правда, он здесь бывает нечасто. Вы ездили к Бернерсу?
— Да.
— Как он отнесся к вашему вторжению?
— Если оно испортило ему завтрак, он не подал виду.
— Вы думали, как избавиться от меня?
— Естественно.
— И что решили?
— Пока ничего.
— Дайте мне знать о том, что надумаете, — засмеялся Сарлинг. — Ну, а как дела с армейским складом?
— Сделаем.
— Когда?
— Полагаю, вам лучше этого не знать. Мисс Виккерс в свое время передаст вам, что ящик в надежном месте.
— Очень хорошо.
— Когда покончим со складом, сколько времени останется до главного дела?
Сарлинг дернул себя за усы:
— Вы распоряжаетесь своей операцией и не рассказываете мне о ней. Я ничего не стану говорить о вашем последнем задании. — Он поднялся и взял со стола коричневую трость с серебряным набалдашником.
— Откуда вы узнали об этом ящике? — поинтересовался Рейкс. Он не ждал ответа. Спросил, уже выгоняя старика из квартиры, двигаясь к двери, чтобы ее открыть.
— Да как-то из разговора. Не вам говорить, как развязывается язык у военных, если их хорошо напоить. Генералы, полковники, штурманы, командующие, полицейские комиссары, старшие констебли — все они люди, у многих длинные языки. В отличие от нас, Рейкс. Мы ведь не проболтаемся, верно? Как же иначе добиться успеха? Не говорите, что не любили свою прошлую жизнь отчасти из-за презрения к большинству мужчин и женщин. — Сарлинг остановился у двери. — Вот в чем наша сила, Рейкс. В презрении к ним. Не забудьте: мисс Виккерс должна сразу же сообщить мне, что ящик в надежном месте. — Он сморщил лицо в ужасное подобие улыбки. — И продолжайте ненавидеть меня, Рейкс. Таким вы мне нравитесь… опасный зверь, которому приходится подчиняться хлысту хозяина, выжидая удобного момента, чтобы перегрызть ему глотку. Ведь вам бы хотелось когда-нибудь меня убить, не правда ли?
— Да, хотелось бы. — Он улыбнулся. — Но я, конечно, принимаю во внимание трудности.
— Другого я себе и на миг представить не могу, — усмехнулся Сарлинг. Он поднял руку, чтобы Рейкс не торопился открывать дверь. — Насколько я вас знаю, вы полюбопытствуете, что в ящике, поэтому предупреждаю: обращайтесь с ним осторожно.
Когда Сарлинг ушел, Рейкс упал в кресло и закурил сигарету. Он — опасный зверь, и Сарлинг — дрессировщик. Вот кем он себя представляет. Хочет властвовать, силой управлять людьми. Вот в чем его наслаждение. Откуда это у Сарлинга? Оттого, что люди отворачивались от его безобразного лица и неказистой фигуры? Но ни один человек, отвернувшийся от Сарлинга, и не подозревал, как сильно его за это ненавидели. Во всем, за что брался Сарлинг, будь то промышленность, финансы или коммерция, он превзошел остальных, но ему этого мало. Он хотел большего, у него непременно должно быть больше. Может, Сарлинг и сам не понимал, чего хотел, но мучительное стремление к власти прочно засело в его поганой душе. Рейкс должен уничтожить Сарлинга. Для этого нужна Белль — ему во что бы то ни стало надо сделать ее своей, вырвать из лап старика. Белль — первая большая рыба, которую он должен поймать. Эта мысль заставила его улыбнуться… он вспомнил один из давних уроков терпения, смекалки и настойчивости, без которых не обойдешься, если хочешь поймать нужную рыбу. Это было на речушке Хаддео, узенькой, заросшей травой, где редко рыбачили, и водились в ней маленькие форельки, три-четыре штуки вместе тянули фунт. Стоял август, речка вконец обмелела, вода стала прозрачной. Он, четырнадцатилетний парнишка, был с отцом, который сетовал на плохой улов, ворчал, что рыбе все видно как на ладони, не помогло даже то, что к берегу пришлось подбираться ползком. Отец сказал, что в речке есть и большая форель, фунта на два, но чтобы поймать, нужно терпение и опыт, нужно быть настоящим рыбаком. «В трудной рыбалке рождаются хорошие рыболовы». Сколько раз он повторял ему это! Спускались сумерки, отец рыбачил гораздо ниже по течению, а он уже целый час стоял за дубом и смотрел в воду. Вдруг он увидел, как у другого берега, в глубине, золотом сверкнули бок и спинка рыбины. Он был зол от желания поймать что-нибудь крупное и был готов идти наперекор всему, чтобы утолить свое тщеславие. Как некоторые люди, стремящиеся взобраться на самую высокую гору, он хотел поймать самую большую рыбу. Один раз форель вынырнула за чем-то, но он не успел заметить, за чем — над водой не было ни личинки, ни мухи. Ни рыба, ни река ничего ему не говорили. Но он знал: если сейчас из-за дерева закинуть удочку, рыба испугается и сразу же уйдет вниз. Пусть ее привлечет что-нибудь крупное, пусть уверится, что это единственный случай заглотить редкое лакомство. В те времена Рейкс здорово ругался. Разве не за это прегрешение Гамильтон ободрал ему всю задницу? Эндрю насадил белого мотыля, которого сделал отец: крылья из больших розовых перышек белой совы, тельце из пуха страуса — лакомый кусочек.
Рейкс все вспомнил. Тихонько размотал леску, чувствуя, что пройдет одна-единственная тактика. Он закинул муху выше по течению, в двух футах от форели и, подрагивая удочкой, оживил муху, заставил трепыхаться на воде, совсем как это делает настоящая, пытаясь вырваться из водяного плена. Форель с жадностью набросилась ка приманку, изогнулась, заглотила ее и потащила вниз, а он все стоял за деревом. Он вдруг успокоился, не спеша прошептал «Боже, храни короля», резко подсек, почувствовал, как в рыбу вонзился крючок, ощутил ее силу и испуганные толчки. Через десять минут форель лежала на берегу. Два фунта с четвертью. Когда подошел отец, Эндрю сказал: «Вот. Я так и знал». И все. Сказав это, он почувствовал гордость старика и свою тоже. Эта рыбалка стала ему уроком на всю жизнь. Если хочешь чего-нибудь от людей, сначала узнай, чего жаждут они, дождись своего часа, а потом дай им это, подцепи их на крючок собственной страсти, и поймай. Часто они и не подумают, что получили лишь раскрашенную подделку под свое истинное желание. Раз она ему так нужна, он предложит ей самого себя. Остальное — вопрос времени.
Дверь отворилась, вошла Белль с сумкой в руке. Улыбнувшись, он взял сумку и помог снять пальто.
Суббота. Четыре пополудни. Рейкс уехал в фургоне два часа назад. Шел дождь. Даже в комнату проникал скрип шин по мокрой мостовой. Белль нервничала и никак не могла успокоиться. Не потому, что ей предстояло многое сделать. Она с изумлением поняла, что беспокоится за Рейкса, едущего сейчас сквозь дождь навстречу опасности. «Хотя, видит бог, — думала она, — сам он не принимает риск близко к сердцу. Вел себя так, будто уезжал на обычную деловую встречу».