Я — следователь
Шрифт:
Нестерец уже давно ввел в своей секте закон: он, как духовный отец, должен знать материальное положение каждого члена общины. И теперь ему не давали покоя солидные сбережения Соколова, накопленные им за всю жизнь. «Почти двадцать тысяч...» — часто думал «святой», и у него рождались планы, один коварнее другого. «Сестра» Мария согласилась отдать эти деньги «во славу Христа». Но как только она заикнулась о них мужу, тот опять накричал на нее и запретил всякие разговоры на эту тему.
Мысли о двадцати тысячах изо дня в день не давали спокойно спать главарю общины. И вот он
Мария Степановна встретила мужа после работы у бухгалтерии леспромхоза и, сказав, что ей захотелось прогуляться по лесу, вместе с ним отправилась домой. Как и было рассчитано, Нестерец встретил Соколовых на дороге при выходе из леса сразу после того, как мимо них в обычное для него время проехал на «МАЗе» шофер Усик. Огромным скачком Нестерец прыгнул из-за дерева к Василию Спиридоновичу и обрушил на его голову могучий удар кастетом. Сбив с ног ударом по лбу и его жену, он наклонился над ней и, как змея, прошипел:
— Так было угодно богу. Вас сбила машина.
Перед глазами Марии Степановны замелькали кровавые пятна, и она потеряла сознание, а когда очнулась, перед ней стоял дорожный мастер Чернышев.
— Машина, машина... — простонала она.
Все вышло по-задуманному. Вступив в наследство (дочери отказались от него в пользу матери), Соколова передала деньги своему «благодетелю», но в конце концов простые человеческие чувства, вызванные в ней стараниями Кузнецова, взяли верх...
— Именем Российской Советской Федеративной Социалистической Республики...
Зал облегченно вздохнул, когда услышал, что Соколова приговаривается к условной мере наказания, и одобрительно загудел, когда Петру Нестерец объявили высшую меру наказания — расстрел.
«Святого», когда-то неограниченно властвовавшего над сердцами и умами верующих, после оглашения приговора затрясло от страха. В сопровождении конвоя он вышел из зала под презрительными взглядами окружающих, среди которых были и бывшие сектантки. И ни в одном из этих взглядов не отразилось ни поддержки, ни сочувствия, ни жалости: уходил нечеловек...
3. Один процент сомнения
Преступление было совершено в ночь на понедельник. Страшное, жестокое, бесчеловечное преступление, при одном описании которого нормального человека охватит дрожь.
Выездная сессия областного суда под председательством Юрия Николаевича Кострова уже второй день изучала доказательства, собранные предварительным следствием.
Еще при ознакомлении с делом Костров обратил внимание на то, что при наличии веских обоснованных улик обвиняемый Мирошкин категорически отрицал свою причастность к совершенному преступлению. Поэтому, открывая судебное заседание, Костров думал о том, что хорошо бы посмотреть на событие с позиций обвинения, а потом уж защиты.
Юрий Николаевич по своему опыту знал, что независимо от воли и желания участников процесса наибольшее впечатление
Допрашивая свидетелей, слушая заключения экспертов, ни Костров, ни народные заседатели — рабочие химлесхоза — не сомневались, что именно Мирошкин совершил это ужасное убийство. Уж слишком явной была его вина.
Да и Мирошкин изобличал себя. Его показания не расходились с собранными уликами. Стоя перед судом и опустив на грудь стриженую лобастую голову, не отрывая взгляда от пола, подсудимый монотонно бубнил. Он рассказывал, как два года назад, освободившись из мест заключения, приехал в отдаленный лесной поселок и устроился работать вздымщиком на участок химлесхоза. Жил в общежитии, как и погибший Якубов. Общежитие — это одна большая комната, в которой помещалось девять коек.
Вечером в воскресенье второго марта в общежитии оставались ночевать шесть человек: Мирошкин, Якубов, работающий в химлесхозе двадцать с лишним лет, два молодых тракториста — Котов и Чувашов, приехавшие после окончания курсов, технорук химлесхоза Портнягин и новый рабочий Чубаров — остальные уехали в город.
— Ну, выпили, — продолжал подсудимый. И на вопрос, по какому поводу, уточнил, что отмечали его день рождения. — А затем я подрался с Якубовым.
— Из-за чего вы подрались?
— Да пьяные были.
— А точнее?
— Якубов сильно опьянел и стал приставать к новенькому: я, мол, тебя знаю. И хотел ударить его, но я схватил Якубова за руку. Тогда он ударил меня. Посадил под глаз фингал... синяк, значит. Ну и подрались.
— Вы угрожали Якубову, говорили, что с ним рассчитаетесь?
— Да.
— Затем что происходило?
— Затем легли спать...
— А двери?
— Двери, конечно, были закрыты на засов. И утром тоже.
— Перед сном вы опять угрожали Якубову, говорили, что с ним расправитесь?
— Говорил... Но я его не рубил.
— А кто же?
— Не знаю. Утром проснулись, а у Якубова голова отрублена... Тело отдельно, а голова отдельно лежит на кровати в луже крови.
— Где был обнаружен топор?
— Под моей кроватью.
— Чей это топор?
— Мой, в лес ходил с ним.
— Почему у вас была в крови нижняя рубашка?
— Не знаю.
— Почему был в крови топор?
— Не знаю.
— Вы снимали рубашку на ночь?
— Раньше всегда снимал, а в эту ночь не помню.