Я слушаю детство
Шрифт:
– Ам, сам, сом. У сома ус. Сом с усом. Усы. Крысы.
– И куда тебя понесло!
– возмутилась Пелагея Христофоровна.
– Нешто можно чернилами за твоим языком угнаться.
Ватя сбавил скорость:
– Уши, ужи. Жили, шили. Ух, пух, лопух.
– Ты бы меня по старости с тягла спустил, - откладывая перо, сказала тетя Нюша.
– Читать я выучусь, а писать пусть внуки за меня учатся. Не пишет оно у меня, перо твое. То с него льется, то соломы нацепит и тянет, загребает.
– Вы опять, тетя Нюша, панику разводите:
Ватя подошел к тете Нюше, взял перо и показал, как надо писать.
И вновь началось:
– Осы. Босы. Вор. Сор.
Когда диктант закончился, Ватя собрал тетради. Повел беседу о боге. Бог - это поповская брехня, и сроду бог не водился ни в небе, ни на земле. И что в богоявленную ночь небо не открывается и никто сверху на землю не глядит. И что разные Евдокии-свистухи и Юрии-вешние, ленивые сохи, к урожаю на хлеб никакого отношения не имеют. И что святой Егорий не ездит на белом коне по лесам и наказы зверям не раздает. А звери сами по себе живут. И если бы даже такой Егорий к ним ездил, то они давно бы его съели вместе с белой лошадью. Так что все это чепуха на постном масле, Игнашкины выдумки.
Старухи слушали Ватю, но некоторые роптали, что и без того сегодня, по причине ликбеза, пропустили обедню и что Ватя сверх меры богоборствует, на Игнашку напраслину наводит.
Но Ватя не унимался, распекал святых дев и апостолов. И еще Ватя сказал, что римский папа Пий XI организовал крестовый поход против Советской власти. Вот она, мировая буржуазия! (О Пии XI Ватя прослышал от Минькиного деда.)
Старухи кивали, соглашались с Ватей в отношении мировой буржуазии и Пия XI где-то там, в Риме. Но, когда Ватя вновь затронул Игнашку, надулись как мыши на крупу: Игнашка свой, не римский, живет под боком, и какая из него мировая буржуазия, когда он в лохмах ходит!
Проговорив о боге, приступили к занятиям по арифметике, цифири.
Солнечное утро. Ребята возле стереоскопа. Ватя сменил у окуляров Миньку, но тут же поманил его.
– Уходят, вижу! Замок запирают. Один в пиджаке и в мягких сапогах с долгими голенищами, другой - в блузе и тоже в таких сапогах. И серьга, наверное, в ухе у каждого болтается. У цыган это уж манер такой, чтобы серьги. Уходят в степь. Через забор махнули.
– Неужто Игнашку боятся?
– Народ сейчас потянется на молитву. Ну как, пойдем на кладбище?
– Конечно.
Ребята бросили стереоскоп посреди двора и выбежали на улицу.
У Вати в кармане было несколько старых ключей и отмычек, нарубленных и расклепанных из толстой проволоки. У Миньки - стамеска как холодное оружие и фонарь с батарейкой.
Возле пекарни Аргезовых встретили Аксюшу. Она покупала крендели с патокой.
– Куда это вы мчитесь?
Ватя на ходу крикнул:
– К Игнашке кофей пить!
– Нет, правда?
– Ей-богу!
– Погодите, и я с вами!
– Некогда, Аксюша! Кофей стынет!
Бежали до кладбища что было сил. Обгоняли старушек, которые болезненно напрягались, восходя на Цыплячьи Горки к храму.
На кладбище было жарко, земля расползлась, растрескалась. В неподвижном воздухе, над зарослями туй и петушков, столбиками вилась мошкара.
Многие могилы осели, и на их месте образовались сыпучие ямы, куда сползли надгробные плиты. Кое-где у крестов стояли консервные банки с букетиками полевых цветов.
Минька пробирался первым.
– А если они вернулись?
– остановил друга Ватя.
– Струсил?
– Нет. Но ведь могли они вернуться?
Что-то прошелестело в траве. Ребята примолкли.
– Ящерица, - сказал Минька.
– Или желтобрюх.
К склепу предводителя подошли с предосторожностями. Вглядывались в тени. В могильные ограды. В сухие деревянные кресты. Прислушивались.
– Пока буду ковырять замок, побудь на стреме, - сказал Ватя и приложился ухом к дверцам склепа: тихо.
Достал ключи и отмычки. Замок тяжелый, кованый. Ватя вставлял в скважину ключ за ключом, крутил, нажимал, дергал - пружина не поддавалась.
Ватя устраивал передышку. Хрипловатым от волнения голосом спрашивал:
– Никто не идет?
– Да нет же.
Перепробовал Ватя и все свои проволоки. Бесполезно.
– Ну вот, - огорченно сказал Минька.
– Липовые у тебя отмычки.
– А ты погляди, - оправдывался Ватя, обтирая о штаны ржавчину с пальцев.
– Это не простой замок, а репчатый, амбарный. Он с потайкой. Откуда я знал!
– А если камнем?
– Крепкий. Не расшибем. Да и они увидят и смоются.
– Это точно - смоются.
– Минька! Дуем в церковь!
– Для чего?
– У Игнашки ключи от всех склепов. Стянем и откроем.
Среди тополей как будто мелькнула косыночка, повязанная рожками.
– Неужто Аксюшка следит?
Ребята осмотрелись - нет, вроде померещилось.
Служба в церкви началась. Из распахнутых дверей слышались немощный, пресекающийся дискант Игнашки: "Зряче на высоту твою..." - и хриплые подвывания лабазника Матюхи, который выступал за дьяка: "Помилуй мя, исцели душу мою".
Ватя и Минька вошли в церковь.
Стены были убраны большими иконами-людницами, на которых угодники изображались компаниями, оптом, и иконами-маломерками, осьмериками красного пошиба, на которых угодники были нарисованы в розницу. Носы у всех угодников были одинаково длинные и постные - очевидно, от их иноческого жития в "немощи и скорбности".
Самодельные, горбатые свечки пускали по храму сальную копоть. Зеленым сивушным пламенем дышали на киоты лампады и светники, висевшие на белых лентах и оловянных цепочках мелкого набора.