Я так тебя ждала
Шрифт:
С его помощью я легла на подушку удобнее. Приподняла чуть подол сорочки, которую мне одели после операции и застыла на месте. Мне придется задирать ее почти до груди, открывая ноги и белье, чтобы врач смог посмотреть шов на животе. Искоса глянула на доктора — молодой еще мужчина, пусть и старше меня, он будет смотреть на меня почти голую и касаться? Да я и поднять сорочку не смогу одной рукой… ему придется мне помогать. Боже, это ужасно! Но я же не могу не давать осмотреть себя…
— В чем дело? — изогнул он одну бровь.
— А нельзя назначить мне доктора-женщину? — спросила я.
— Нельзя,
— Вы — мужчина… — смущенно ответила я.
— Я — врач, — отметил он. — И вы мне интересны исключительно как пациент. Для вас лучше, если я проконтролирую ваше выздоровление. Так что — будем лечиться или капризничать?
А нужна ли мне эта жизнь? Меня спросили, хочу ли я быть здоровой? Мне совершенно все равно, что с моим швом… Болит только очень, хотя за душевной болью я почти не замечала физической.
Но наверное, будет плохо, если шов как-то не так станет заживать, воспалится или что еще… Этот врач проводил операцию, пусть сам и оценивает свою работу. Чего я действительно испугалась? Врач — существо бесполое.
Я подняла сорочку как смогла, и все же ощутила не самые приятные эмоции, когда мое белье, которое надевают всем после таких операций, открылось взору доктора. Константин подошел ближе и подцепил другой край сорочки. Потянул ее вверх, обнажив и ноги, и живот выше пупка. Все это меня смущало и заставляло сердце прыгать в груди. В моей жизни был только один мужчина, который касался меня и видел без одежды — Рома… И теперь мне тяжело, что меня видит такой и касается кто-то другой, пусть это и мой доктор. Я уже жалела, что не настояла на смене врача…
Но он в самом деле не собирался смотреть никуда ниже живота. Сосредоточился только на шве внизу живота. Этот шов закрывал выход, по которому вчера ушел мой малыш…
Мужчина, максимально осторожно, длинными пальцами осматривал его и ткани вокруг.
Глаза наполнились снова слезами, которые закапали на подушку.
— Что? — нахмурился доктор и глянул в мое лицо. — Болит так сильно? Сейчас поставят еще укол обезболивающего.
— Нет… — покачала я головой.
— Не болит? — спросил он. — Так не бывает, шов свежий совсем… Не стоит передо мной изображать храбрость. Если болит — нужно говорить. Болеть должно, но если очень сильно — мы можем помочь.
— Болит, — сказала я. — Очень даже.
— Где? Здесь?
— Нет.
— А где?
— Здесь, — указала я на сердце.
— Сердце? — поднял брови Константин. — Ну-ка…
Теперь он отодвинул мою сорочку на груди, словно мы делали это с ним постоянно, и приложил к коже холодный стетоскоп. Одновременно с этим его горячие пальцы нащупали на моем уцелевшем запястье пульс.
Доктор послушал удары сердца и повесил за провода обратно на шею прибор, а мою сорочку вернул на место.
— Хм… Ничего необычного нет. Но наркоз мог повлиять на сердце, конечно… Дадим вам что-нибудь и для него.
— Нет таких таблеток, доктор, — грустно улыбнулась я, как-то даже вымученно и страдальчески.
Даже смешно, насколько мужчины не понимают женщин. Я же не о физической боли говорила, а он начал с упоением искать
— Почему?
— Потому что я не про физическую боль говорю, — вздохнула и отвернулась к окну. — На нее мне плевать.
Старков опустил на место мою сорочку, спустив ее обратно по бедрам, и я вздохнула свободнее. В одежде с чужим мужчиной, пусть он и твой лечащий врач, говорить все-таки проще. Хотя, если честно, я уже хотела, чтобы он ушел. Хочется увидеть маму и папу, а чужие меня сейчас лишь раздражали…
— Прислушиваться к организму все равно надо, — сказал он. — Мы ориентируемся не только на результаты исследований, но и на ваши ответы.
— Вы врач, — равнодушно ответила я. — Вы и ищите эти ответы.
Старков снова окинул меня не самым добрым взглядом.
И нечего так смотреть на меня… Я к нему в подопечные не набивалась.
— Как сейчас чувствуете себя?
— Дерьмово! — заявила я. — Как я могу себя по-вашему чувствовать?
— Лада, — вздохнул он. Мои глаза снова встретились с его карими. — Я понимаю, что вы переживаете не самый лучший период в своей жизни, но не стоит из-за этого срываться на других. Такие слова… Для молодой девочки очень некрасиво.
Я поджала губы. Моралист еще… Совсем как папа.
Впрочем, немного стыдно мне стало, хотя я думала, что в моей груди может теперь жить только боль.
— Вы не понимаете, что я пережила, — ответила я, стараясь не смотреть в его сторону, и снова глотая слезы, которые уже не могла сдерживать.
— Ошибаешься, — вдруг ответил совсем другим тоном врач. Словно перешел на более личное общение… — Не ты одна такое испытала. Нас много.
Я осторожно глянула на него.
Неужели этот большой, уверенный в себе, и что там скрывать, красивый мужчина, терял ребенка? Но спрашивать о таком не принято. Да и не факт, что если он все же мне расскажет, то мне станет легче…
Я мало что замечала в последние дни, но этот человек каким-то волшебным образом обратил на себя мое внимание. Я даже невольно отметила про себя, что внешность у него довольно интересная. Во мне будто боролись равнодушие ко всему вкупе с болью и где-то отдаленно все еще жажда жизни.
— Где мой телефон? — спросила я. — Хочу позвонить папе…
Старков молча протянул мне его, взяв с тумбочки. Во время осмотра он убрал его в сторону, и теперь, в гипсе, мне было не дотянуться самой.
— Лечитесь, — сказал он мне. — Я зайду завтра снова. И пожалуйста, пейте больше бульона… Вы таете на глазах…
4
Дошел до ординаторской и сел за стол с ее картой.
Когда я в роли врача, то чаще меня можно найти здесь, чем в кабинете главного. Если будет что-то срочное — мой секретарь Эрин сообщит мне об этом по телефону.
Раскрыл карту Воронцовой. Еще раз просмотрел результаты исследований, вздохнул.
Много всяких нюансов… Лечиться ей предстоит основательно.
Мало того, что беременность сохранить не удалось, так еще перелом ноги и трещина в запястье, и со спиной проблемы будут… Все поправимо, но сложности ей — встать и пойти сразу она не сможет даже когда восстановится нога. Она пока об этом не знает еще…