Я умер вчера
Шрифт:
Перед съемкой устраивалось чаепитие с конфетами и пирожными, во время которого происходило знакомство с ведущим, Александром Улановым. Потом имярек поступал в распоряжение гримера. Потом начиналась съемка, которая длилась примерно час. До этого момента все, как обычно, за исключением, может быть, уж слишком дотошной работы корреспондента, но это только делает честь программе.
Дальше начинается пьеса под названием «Мы так вас любим, вы такой умный». Имярека приглашают в студию и показывают ему сорокаминутную запись. Из часовой кассеты, отснятой во время записи, осталось только сорок минут, потому что вырезаны самые неудачные куски. Но передача идет всего двадцать минут, при этом по минуте в начале и в конце – реклама, и еще в общей сложности три минуты – заставка и перебивки, во время которых на экране показываются фотографии всех периодов жизни гостя, а голос за кадром излагает основные вехи его биографии. То есть чистой беседы гостя с Улановым должно быть не больше пятнадцати минут. Иными словами,
Увидев результат, имярек начинает больше всего на свете хотеть, чтобы передача увидела свет. Его можно понять: он нуждается в паблисити, и эта передача ему просто необходима. Кроме того, он нормальный живой человек, и, как всякому нормальному человеку, ему хочется произвести хорошее впечатление. Если уж ему удалось так хорошо выглядеть и так здорово выступить, то об этом должно узнать как можно больше людей. Поэтому он с горящими глазами спрашивает: когда? Когда вожделенная пленка будет обнародована и показана по всероссийскому каналу? Ему отвечают: как только – так сразу. Мы вам позвоним. Да-да, разумеется, заранее, а не в день эфира, чтобы вы смогли предупредить всех знакомых, родственников и друзей. Да, конечно, и кассету после передачи мы вам подарим, мы специально для вас сделаем копию, чтобы у вас осталась память, так что записывать на видео не обязательно.
Имярек уходит домой, счастливый и вожделеющий славы, а тем временем начинает разыгрываться вторая пьеса, под названием «За все надо платить». Можно полагать, что делалось это не каждый раз. По Мишиным прикидками, примерно в каждом четвертом-пятом случае. По какому сценарию ее играют – еще предстоит выяснить, но это на самом деле не столь важно. Важен результат. У имярека есть состоятельные знакомые (будем пока называть их так), состоящие с ним в деловых отношениях. Может быть, спонсоры, может быть, партнеры, может быть, просто люди, чем-то ему обязанные. И вот эти самые знакомые вдруг звонят имяреку и спрашивают, настаивает ли он на том, чтобы передача пошла в эфир. Разумеется, он настаивает! А как же может быть иначе? Для чего же тогда все это делалось? Понимаете ли, говорят ему богатые знакомые, нам предложили внести спонсорский взнос на программу «Лицо без грима», в противном случае уже записанная и смонтированная передача в эфир не пойдет. Сколько? Много. Двадцать тысяч долларов. Мы, конечно, можем заплатить, от нас не сильно убудет, так что если вы настаиваете… Имярек в растерянности. Он ведь уже видел себя на экране, и это было так хорошо! И ему так хочется… Он просит время на размышления, но чем больше размышляет, тем больше ему хочется, чтобы передача вышла. Ах, если бы он ее не видел! Тогда можно было бы разумно опасаться, что там не все гладко, что он, возможно, выглядел не лучшим образом, и тогда черт с ней, с этой передачей, деньги заплатят, а окажется только во вред. Если бы так… Но вся беда в том, что он уже ее видел. И в ней нет ни одного слабого места, ни одного неудачного выражения, ни одного некрасивого поворота лица. Человеку свойственно любить самого себя, это признак здоровой психики, это нормально и правильно. Ему показали его самого, привлекательного, обаятельного, умного и неординарного, и он попался на этот крючок. Расчет безошибочный. Надо иметь совсем особый характер, чтобы не попасться.
И в итоге имярек твердо заявляет, что он настаивает на выходе передачи. Передача выходит. Вот и все.
Оксана Бондаренко свое дело знала отлично. Долгие беседы с будущим гостем программы были нужны для того, чтобы выявить самые сильные его стороны, нащупать те проблемы и вопросы, обсуждая которые он высказывает наиболее интересные взгляды и суждения. Она даже одежду помогала выбирать, чтобы гость смотрелся на экране как можно лучше. Когда Оксаны не стало, готовить передачи стало некому. Можно было бы через очень короткое время найти такого же толкового и расторопного корреспондента и вернуться к былой практике, но Уланов с той поры работает только в прямом эфире. О чем это говорит? О
– Действительно, милое, – покачал головой Гордеев. – Можно предполагать, что Андреева и Бондаренко как раз из-за этого и убили. То ли запрашиваемая сумма возмутила гостя и его благодетелей, то ли телевизионщики надули кого-нибудь, деньги взяли за эфир, а передачу не показали.
– Могло быть и по-другому, – заметила Настя. – Ход переговоров был таким сложным, напряженным и наполненным взаимными оскорблениями, что команда Андреева – Уланова, взяв деньги, перемонтировала пленку, убрав самые удачные куски и оставив самые плохие. Как вам такая версия?
– Ну, деточка, это несерьезно. Это уж просто детский сад какой-то, мелкое злобное хулиганство. Хотя как знать… На этом свете все бывает. Надо срочно раздобыть кассеты с программами, которые пошли в эфир в последние полгода. Скажи Мише, пусть займется. Посмотрим, нет ли хоть одной такой передачи. И вот еще что, Настасья…
Гордеев умолк и уставился взглядом в окно. То, о чем он собрался поговорить с Настей, ему самому не нравилось, но сказать все равно надо.
– Да, Виктор Алексеевич? – полувопросительно сказала она.
– Гмыря просит забрать из бригады Игоря Лесникова. Не могут они найти друг с другом общий язык. Ты не знаешь, в чем там дело?
– Игорю не нравится Гмыря, вот и все, – она пожала плечами. – Обычное дело, когда оперативнику вдруг начинает не нравиться какой-нибудь следователь или наоборот. Мне тоже, если вы помните, Костя Ольшанский долгое время не нравился, потом притерлись и даже подружились. Ничего особенного.
– Гмыря утверждает, что Лесников ему не верит и за каждым словом ищет второе дно. Это так?
Она посмотрела на начальника светлыми глазами, в которых не было ни смущения, ни неловкости, хотя фактически получалось, что они за спиной обсуждали сотрудника, и ничего хорошего в этом не было. Но за то и любила Настя полковника Гордеева, что знала совершенно точно: он никогда не сделает по отношению к своим подчиненным ничего непорядочного, и в его присутствии можно не напрягаться. Если он обсуждает Игоря – значит, так надо.
– Да, – ответила она, – это так. Игорь ему не верит. А чего же вы хотите в деле о политическом убийстве? Игорь, как всякий нормальный милиционер, всегда имеет в виду, что на следователя уже оказывают давление, что его уже купили или запугали. И всякий раз, когда следователь начинает педалировать какую-то одну версию и повышает голос, как только речь заходит о чем-нибудь другом, так вот, всякий раз возникает здоровое подозрение. Было бы странно, если бы оно не возникало. Игорь – опытный сыщик и просто умный человек, с логикой и тревожностью у него все в порядке. И если бы на его месте оказалась я, то тоже не верила бы Гмыре. Игорь хочет выстроить такую версию, в которую укладывался бы взлом квартиры Готовчицев, а Гмыря кричит, что кража не имеет к этому никакого отношения и чтобы Игорь вообще забыл о ней, будто ее и не было. Вы-то сами что делали бы на его месте?
– Я-то? – усмехнулся Гордеев. – Я, деточка, свою сыщицкую жизнь прожил ярко, интересно, результативно, но неправильно. Партизанил много, законы регулярно нарушал. Зато когда стал начальником, понял, что вас, моих подчиненных и моих детей, надо учить работать по-другому. Сейчас адвокаты не те, что были раньше, и законы другие, сейчас за малейшее нарушение можешь получить полностью разваленное уголовное дело. Мне ваших трудов жалко, мне до слез обидно, когда вы мучаетесь, мозги напрягаете, ночами не спите, жизнью рискуете, а из-за какой-то поганой мелочи, которую адвокат опротестует, и совершенно, надо сказать, справедливо, все это катится псу под хвост и дело прекращается. Так что ты имей в виду, что начальник Гордеев – это совсем не то же самое, что сыщик Гордеев.
– Вы мне не ответили, – напомнила Настя. – На месте Игоря как бы вы себя повели?
– А я на месте Игоря не бывал, потому что в мое время политических убийств не случалось. Все больше по пьянке, из-за баб или из-за денег. Ты меня не подначивай, я тебе все равно не скажу то, что ты хочешь услышать. Ты хочешь, чтобы я тебе сказал, можно верить Гмыре или нет? А я не знаю. Не знаю я, Стасенька. В этой жизни все так круто поменялось, что где друг, где враг – ни хрена не разберешь. Пока жив буду, всегда буду помнить о нашем Ларцеве. У кого рука поднимется назвать его врагом? Ни у кого. А ведь работал на ту сторону. Не по призванию, не по убеждению, а из-за страха за дочь. Можно его простить? Не знаю. Можно его понять? Можно. Вот и думай. Сама думай. Когда Борька Гмыря зеленым опером начинал, мне казалось, я его насквозь вижу, но это было лет двадцать назад. Каким он стал за эти годы? Может ли он продаться? А испугаться? Он ведь с оперативной работы на следствие ушел именно из-за детей, это все знали. Боялся жену вдовой оставить, а малышей – сиротами. Но это случилось лет пять назад, когда работать следователем еще было не так опасно и трудно, как сейчас. Борькина жена дома сидит с детьми, так что они вшестером живут на одну его следовательскую зарплату да на детские пособия. Не разгуляешься, сама понимаешь. Короче, я это все к чему веду-то…