Я умею прыгать через лужи (сборник)
Шрифт:
Мы проезжали через большую поляну, расчищенную в зарослях. Обветшалый забор из срубленных тут же деревьев окружал выгон, где уже появились молодые деревца и кусты, свидетельствуя о том, что лес начал свое наступление. Заброшенная, поросшая травой тропа вела от подобия ворот к покинутой хижине, сделанной из коры, тонкие деревца уже отчасти закрыли ее стены своей листвой.
Питер стряхнул с себя задумчивость и сказал:
— Это дом Джексона. Сейчас я покажу тебе пень, о который молодой Боб Джексон сломал себе шею. Лошадь понесла его и сбросила,
Лошади остановились.
— Вон на той стороне. Видишь? Около засохшей акации… Стой! — закричал он на лошадь, нагнувшую голову, чтобы пощипать траву. — Я должен взглянуть еще раз на этот пень. Пойдем, я покажу тебе.
Мы перелезли через забор и подошли к обугленному пню с остатками корней около поросшей травой ложбинки.
— Говорят, он ударился грудью об этот, а головой о тот корень. — Питер указал на два заостренных, как пики, корня, торчавшие из пня. — Его лошадь… Стой, как она скакала? Вон, она поскакала туда. — Он описал рукой полукруг, охватив часть выгона. — В ту сторону. Повернула у того дерева, пошла кругом, видно, проскакала мимо тех папоротников и потом вот по этой лужайке. Испугалась пня и понесла.
Он отошел шага на четыре от пня и измерил глазами расстояние.
— В этом месте он слетел с лошади. Тут она бросилась в сторону. — Питер указал рукой в направлении забора. — И упал он направо… — Питер помолчал с минуту, пристально глядя на пень. — Он так и не узнал, что его убило.
Когда мы вернулись к дрогам, Питер рассказал мне, что старик Джексон стал каким-то странным после смерти сына.
— Не то чтобы свихнулся, а как будто сломалось в нем что-то — все время ходил грустный.
Мы подъехали к запруде, и Питер снова остановил лошадей:
— Вот здесь. У того берега глубоко. С тех пор, конечно, все заросло. Он пошел прямо туда и уже не вернулся. Его старуха и младший сын сразу уехали после этого. Она страшно убивалась. Сейчас тут и соломинки не найти, чтобы трубку прочистить. Я приехал с телегой, погрузил весь ее скарб и отвез в Балунгу. Ей-богу, когда она меня увидела, у нее прямо лицо просветлело. А когда я уезжал, она не выдержала. Я сказал ей, что старик Джексон был настоящий человек. Но моя старуха говорит, что от этого ей еще горше. Не знаю…
Он тронул лошадей, потом сказал:
— Говорят, если человек утопился, значит, у него в голове какой-то винтик сломался. Может, и так… Не знаю… Только старик Джексон был не такой. Он был хороший человек. Ему всего и нужно-то было, чтобы приятель сказал: «Не падай духом», и он выправился бы. А я, как на беду, в тот день уехал подковывать лошадей.
Глава 25
Ночевали мы в заброшенной хижине лесоруба. Питер распряг лошадей, затем достал из лежавшего на дрогах мешка путы и колокольчик.
Я взял колокольчик в руки. Он был тяжелый, фунтов пять, с низким мелодичным звоном. Я позвонил, прислушиваясь к звуку, который всегда вызывал в моей памяти ясное утро в зарослях, когда каждый листок еще увлажнен росой и сороки наполняют лес своим стрекотанием. Потом я уронил колокольчик на землю с высоты всего в несколько дюймов, но Питер, смазывавший ремни, крикнул:
— Черт! Не делай этого! Нельзя бросать колокольчик, он от этого портится. Ну-ка, покажи его мне! — Он протянул руку.
Я поднял колокольчик и отдал ему.
— Это монганский колокольчик, самый лучший в Австралии, — пробормотал Питер, внимательно осматривая его. — Я заплатил за него фунт и не отдал бы и за пять. В ясное утро его слышно за восемь миль.
— Отец говорит, что самые лучшие колокольчики — кондамайнские.
— Да, я знаю. Ведь твой отец из Квинсленда. От кондамайнского лошадь глохнет. У него чересчур высокий звук. Попробуй все время привешивать лошади такой колокольчик, и она оглохнет. Есть только два настоящих колокольца — мэнникский и монганский, и монганский лучше. Их делают из особого сплава. И не просто из сплава, а подбирают такой, чтобы давал красивый звон.
— А на какую лошадь вы его наденете? — спросил я.
— На Кейт, — ответил Питер. — Она у меня одна подходит для колокольчика. У других звон не получается. А у нее широкий шаг, и она потряхивает головой. Покачивает ею, когда ходит. Поэтому я надеваю колокольчик на Кейт, а Самородка стреноживаю. Он у них самый главный, и остальные держатся около него. — Питер выпрямился. — Сначала подвешу им на час торбы с кормом, а то здесь только жесткая поросль, лошадям и пощипать нечего.
— А я пока разведу огонь в хижине, хорошо?
— Ладно. И поставь чайник. Я скоро приду.
Когда он вошел в дом, огонь был давно разведен, чайник уже кипел. Питер бросил щепотку чаю в кипящую воду и поставил чайник на каменную плиту перед очагом.
— Ну так, а где твоя солонина? — спросил он.
Я уже принес в хижину свои мешки и теперь, вынув завернутое в газету мясо, передал его Питеру. Питер развернул солонину, потрогал ее толстым, почерневшим от грязи пальцем.
— Это отличная говядина, — заметил он. — Лучшая часть ссека.
Он отрезал мне толстый кусок и положил его между двумя огромными ломтями хлеба.
— Вот тебе на заправку.
Потом наполнил крепким черным чаем две жестяные кружки и протянул одну из них мне:
— Никогда еще не встречал женщины, которая умела бы заварить чай. В чашке всегда видно дно, если заваривала женщина.
Мы сидели у огня, уплетая мясо с хлебом. Откусив кусок, Питер раза два с шумом прихлебывал чай.
— Ух, — блаженно говорил он и ставил кружку.
Когда чай был выпит, он выплеснул остатки в огонь и сказал: