Я вернулся
Шрифт:
Толстый выпускал антижурнал про половые органы в Париже. И там были куски хорошей литературы. У Лимонова уже вышел Эдичка, но он еще не был предводителем русских фашистов и был только не совсем известным писателем. Кузьминский писал про неуютную половую жизнь в австрийских гостиницах.
Все описывали своих Елен, которые их покинули. Сейчас Елены постарели и вызывают неприязнь и отвращение. А тогда они вызывали только неприязнь. У лимоновской Елены кожа на попе была в мелких гусиных пупырышках.
Это мне всегда очень нравилось. И я подолгу рассматривал их книжку. Вообще я не очень много читаю. Года два я был у Толстого в первой обойме. Я не очень много писал про половые органы, но мне удавался
Все маститые писатели эмиграции сегодня уже вошли в историю, но тогда все было довольно противно. Противен был Максимов, противен Синявский, архипротивен был Солженицын. Я даже не могу назвать кого-то, кто оставался бы нормальным человеком, от которого не тошнит. Это был такой же Союз писателей, только наоборот.
Позже уже в Израиле появился Бреннер, который онанировал в тазик на Пушкинской площади. Потом он изрезал какую-то картину в Бельгии, и, кажется, его там посадили. Хоть бы его никогда не выпускали. Чахлый стебелек еврейского авангарда. Но в восьмидесятые годы в тазики еще в России никто не онанировал, и вот Толстый в эмиграции как раз закрывал эту нишу своей очень толстой жопой. В Риме он прыгал в фонтан с криками "берегите папу". У Толстого много комплексов. Его очень интересует, что о нем думают другие, но журналы были в порядке. Я тоскую по этому времени. Эмиграция мелькает в моих снах, как в немом кино. Если бы можно было открутить жизнь обратно. Вот квартира в Риме, где у меня ночует пятеро грузинских бандитов. Гоп-стоп происходил в Греции. Сейчас они продадут мне тяжелую золотую цепь, и я променяю ее в Канаде на японский четырехдверный "Кольт". Днем мы травим итальянских тараканов, а ночью я голым гоняюсь с полотенцем за комарами. Из окон соседнего дома за мной следит мой сокурсник "Ганц", Ленька Ганцмахер. Ему интересно понять, что за эмигрантка без лифчика у меня опять ночует. "Buona sera!" Днем он продает бинокли на рынке "Американо". Ганц стал крупным психиатром в Нью-Йорке, а эмигрантка без лифчика вышла замуж за профессора из Гарварда и стала говорить с акцентом.
А я настолько никем не стал, что у меня влажнеют веки.
Я решил устроиться на работу дворником, они очень прилично зарабатывают. Но моя жена, профессорская дочь Женька, говорит, что она не желает иметь сексуальные отношения с дворниками. Редкий снобизм.
Целыми днями я слушаю радио "Балтика". Там дикторы сообщают удивительные вещи. Десять лучших дворников Москвы отправлены на две недели в Таиланд. Многие не хотели ехать, говорили: " На ... мне сдался ваш Таиланд". Но Лужков сказал: хотят, не хотят, везти всех силой. Хорошо бы мне тоже в свое время прямиком отправиться в Таиланд - оттуда еще никто не возвращался.
Стало холодно, плюс шесть. Весь день шел дождь. Женька искала в аптеках женские подкладки, но их нет, их сдуло холодным ветром. С этого всегда начинается экономический обвал. Статистика утверждает, что они исчезают первыми. Это, если вдуматься, очень показательно. Последней исчезает морская капуста с йодом. Так было в девяносто втором году: пустые полки и мрачные продавщицы на фоне морской капусты. Говорят, что она продлевает жизнь. Наш сосед Василий Иванович так нажрался в девяносто втором морской капусты, что теперь он переживет нас всех. И с коммунальными комнатами нужно что-то делать. Размениваться он не хочет, воды нет, не закрываются окна. Я вообще всегда ненавидел Петроградскую сторону, как я сюда попал - загадка. "Как здоровье, Василий Иванович?!" - "Хуево", - отвечает Василий Иванович. Следующей весной ему будет семьдесят один год. Средняя продолжительность жизни в России шестьдесят пять. Я не желаю Василию Ивановичу ничего плохого, но из-за того, что он коптит тут небо лишних пять лет, где-то
Снова зима, моя вторая зима в Ленинграде. Зимние проблемы меняются, но не сильно. В Иерусалиме сейчас плюс тридцать. Идет всеобщая забастовка, значит, мне даже не пришлось бы работать. Это редкий идиотизм - приезжать в Россию в самый разгар кризиса.
На нашей лестнице подожгли дверь богатых соседей с ройтвелерами. В час ночи столб дыма, открываю дверь - в темноте красиво горят две двери и страшно воняет бензином. Деловые разборки. Приехали пожарники в красивых касках из
451 по Фаренгейту. С огнеметами и топорами. Но к их приезду я уже все залил детской ванночкой. Дети еще несколько дней бегали по дому с черными пятками.
Перед нашим метро на ящиках сидит мафия старушек. Чужих старушек в торговый ряд не впускают. Удивительный народ - старушки. Я видел, как одной посторонней старушке надавали по морде и вытолкали ее прочь. Ближе всего к метро сидит несколько старых грузинок, а за ними в сереньком тулупе второй год сидит старушка-химик.
Раньше старушка-химик занималась сверхнизкими температурами. А сейчас она раз в неделю едет на базу, берет двадцать килограммов капусты и на тележке интеллигентно прет ее домой. Ей 68 лет, но она довольно крепкая старушка. Потом квасит ее в эмалированном чане. Проходит несколько дней, и капуста готова. И старушка-химик везет ее продавать к нашему метро. Получается рубль с килограмма.
За день она продает пакетов пятнадцать - двадцать. То есть почти доллар за день, но стоит она только в светлое время, не больше шести-семи часов. Конечно, холодно, можно околеть, но у нее профессиональная привычка. Зимой напялит на себя валенки и два тулупа и стоит, хлопает ладошами. Двадцать рублей - это можно купить кефир и пачку масла. Академик Амосов, который писал о глубокой старости, рекомендует старикам очень много двигаться. И старушка-химик двигается будь здоров. Пенсия у нее 380 рубликов, и двести она делает на капусте. Квартира своя, телевизор цветной, транспорт бесплатный. Живи - не хочу.
Как люди живут на 40 долларов в месяц - остается загадкой, а это приличная зарплата.
Меня сводит с ума книга Гилилова "Игра об Уильяме Шекспире".
Я не уверен, что в шекспировском тексте постоянно присутствует женская рука. Иногда она слышна. Иногда я даже не слышу Шекспира - это чувствуешь даже в переводе. Книга Гилилова - это поворот в культуре. Может быть, только в моей.
Надпись на лимоновском заборе - "дави америку как гавно".
Женька, что ты пишешь? Я читаю из-за спины:
" Малая сцена БДТ, спектакль "Отец". Пьеса Стриндберга...... совсем тихо, нет музыки. В первом действии только звуковой фон: отдаленный лай собак, завывания ветра, скрип снега. Когда появляется музыка, она тоже тихая и неназойливая. Тема спектакля: отцовство, которое невозможно установить. Мужчина будто бы никогда не может быть уверенным, что ребенок родился от него. Даже сходство ничего не доказывает. Там приводится такой пример из зоологии: если случить зебру и обычную кобылу, родится полосатый жеребенок. Но и следующий жеребенок этой кобылы -- от нормального жеребца -- тоже может оказаться полосатым".