Я все еще влюблен
Шрифт:
— Я это знаю, — спокойно сказал Энгельс.
— Знаете? — удивился рабочий с плакатом. — Ну тогда узнайте и то, что мы не допустим вашего изгнания из города. Мы требуем, чтобы вы остались. А этот господин, — рабочий презрительно кивнул в сторону коменданта, — пусть знает…
— Товарищи, — перебил Энгельс, — Отто Мирбах не мог поступить иначе. Он честный, опытный, смелый офицер. Вы могли потерять и его, и меня. Уйду только я один. Без меня, но с Мирбахом вам будет все-таки лучше, чем без меня и без Мирбаха.
Рабочие
Когда Энгельс кончил говорить, рабочие сказали, что весь отряд вот уже целый час с нетерпением ждет его. Энгельс не заставил упрашивать себя.
— Очень рад! Я готов. Но и Мирбах тоже пойдет с нами.
Через полчаса они были в расположении отряда — в здании казино, наскоро переоборудованном под казарму. Золингенцы встретили Энгельса восторженно. Аплодировали, приветственно поднимали ружья, кричали:
— Энгельс! Мы с тобой!
— Да здравствует «Новая Рейнская газета»!
— Долой комитет предателей!
— Энгельс! Энгельс! Энгельс!
— Долой Хёхстера и Мирбаха!
— Энгельс! Энгельс! Энгельс!
Посредине зала соорудили из скамеек трибуну и попросили командира отряда и Энгельса подняться на нее.
Первым говорил командир. Он выразил возмущение отряда трусливым и подлым поведением Комитета; он сказал, что если дело пойдет так и дальше, то пусть Энгельс примет командование и ведет отряд на юг, в Баден и Пфальц, где начинается настоящая революционная борьба с оружием в руках.
Кончил он едко:
— Я не знаю, зачем и почему здесь оказался господин Мирбах. Но если уж он здесь, то мы ему скажем: весь отряд золингенцев, каждый боец отряда готов защищать Энгельса даже ценой своей жизни. Передайте это своему Комитету, дабы ваше пребывание здесь не оказалось бесполезным.
Потом выступил Энгельс. Он повторил то, что сказал рабочим у себя на квартире, прежде всего защитив Мирбаха, объяснив, что его поступок продиктован необходимостью выбора наименьшего зла.
Рабочие безоговорочно верили Энгельсу, и их отношение к Мирбаху сразу переменилось. Кто-то даже крикнул, чтобы он тоже поднялся на трибуну и выступил, но комендант отказался из опасения, что это может быть использовано против него Комитетом.
Энгельс, глядя в смелые и восторженные лица слушателей, говорил:
— Знайте, рабочие Золингена, знайте, бергские и маркские рабочие, проявившие ко мне такое расположение и такую привязанность, что теперешние события в Эльберфельде — только пролог другого, в тысячу раз более серьезного движения, в котором дело будет идти о ваших кровных интересах.
Он обвел взглядом весь зал, сорвал с шеи красный шарф и, взметнув его над своей темно-русой головой, бросил последнюю фразу:
— Это новое революционное движение будет результатом нынешнего, и, как только оно начнется, я — в этом вы можете быть уверены! — подобно всем моим товарищам по «Новой Рейнской газете», тотчас окажусь на своем посту, и уж тогда-то, — от потряс над головой шарфом, — никакие хёхстеры и никакие другие силы в мире не вынудят меня оставить мой пост.
Когда восторженный шум несколько утих, Энгельс — глаза его азартно и озорно поблескивали — сказал Мирбаху и командиру отряда:
— Есть у меня один недурной замысел… Ведь я до сих пор не получил официального извещения о решении Комитета, значит, пока я не лишен моих полномочий и еще не поздно мой замысел осуществить. Это было бы прекрасным прощальным подарочком Комитету от редактора «Новой Рейнской газеты»!
— Что ты задумал? — спросил Мирбах.
— Мне рассказывали ваши золингенцы, — сказал Энгельс командиру отряда, — что после налета на цейхгауз в Грефрате там осталось немало и оружия, и боеприпасов, и обмундирования. Вот бы еще разок наведаться!
— Отличная мысль! — воскликнул командир.
— Да, — согласился и Мирбах. — Ведь на вчерашний смотр многие пришли с совершенно негодным оружием, а кое-кто с пустыми руками. Но учтите, что цейхгауз теперь наверняка усиленно охраняется.
— Сколько вам надо бойцов? — с готовностью на все спросил командир.
— Я думаю, — сказал Энгельс, — человек сорок всадников было бы достаточно.
Командир тут же опять вскочил на трибуну и крикнул:
— Золингенцы! Кто из вас хочет под командованием Фридриха Энгельса принять участие в одном боевом деле? Требуется сорок человек. Поднимите руки!
Зал снова загудел. И там и тут, вблизи и вдали, всюду — руки, руки, руки… Молодые и старые, красивые и скрюченные трудом, белые и уже навсегда потемневшие от жара плавильных печей, решительно сжатые словно для удара в кулаки и с яростно растопыренными пальцами, будто готовые схватить то самое оружие, что хранится в Грефрате…
С трудом удалось сдержать всех желающих и отобрать сорок человек. Помогло лишь то, что иные рабочие не умели ездить верхом.
Своим помощником Энгельс взял Карла Янсена, брата Иоганна Янсена — члена Союза коммунистов, одного из руководителей Рабочего союза в Кёльне.
До Грефрата добрый час хорошей езды… Возбуждение, охватившее Энгельса с утра, не проходило. Оно поддерживалось и надеждой еще хоть что-то сделать для восстания, и злостью на Комитет, желанием насолить ему, и сознанием того, что хотя вот и последние часы участия в восстании, но кое-что еще впереди, кое-что еще может выгореть…
И всю дорогу до Грефрата в цокоте копыт лошади Энгельсу слышалось одно и то же: pug-no, pug-nas, pug-nat… Я сражаюсь, ты сражаешься, он сражается…