Я вспоминаю...
Шрифт:
Феллини отнюдь не был в восторге от перспективы вновь оказаться в Лос-Анджелесе. Но вовсе не потому, что не оценивал по достоинству оказанную ему Киноакадемией честь: ведь, удостоиваясь почетного «Оскара», он входил в сонм таких гигантов киноискусства, как Чарли Чаплин, Кинг Видор и Альфред Хичкок.
Дело было в другом. Перелеты всегда тяготили его, а к семидесяти трем годам его здоровье оставляло желать много лучшего. В конце концов сошлись на том, что награду от его имени примет Джульетта. Она тоже чувствовала себя не блестяще, но к необходимости принять участие в столь торжественной церемонии отнеслась с
В последний момент Феллини все-таки передумал. Мне он сказал, что решающее слово в не перестававшей тревожить его дилемме сказали римские таксисты. У последних вошло в привычку вступать с ним в диалог всякий раз, когда режиссер бывал один и садился на переднее сиденье. («Я не даю им советов, как вести машину, а вот они говорят мне, как снимать кино».)
«Только представьте: они уверены, что мое присутствие на церемонии — вопрос государственной важности, не больше не меньше, — излагал он мне свои (или, вернее, навязанные ему извне) мотивы. — И, следовательно, уклоняясь от этой чести, я не только подвожу их, но и предаю собственную страну. Стоит мне показаться в любом из моих любимых ресторанов, как кто-нибудь из официантов спрашивает: «Так вы поедете за вашим «Оскаром»?» И когда я говорю «нет», мне выдают бесплатный совет: я, видите ли, должен. Во что бы то ни стало».
Действительная причина, скрывавшаяся за этой аргументацией, была гораздо более весомой. Еще задолго до извещения о награде Феллини узнал — и это мучительное сознание не оставляло его, как бы он ни стремился убедить себя в обратном, — что Джульетта больна. И он отдавал себе отчет в том, сколь много значила в ее глазах и сама золотая статуэтка «Оскара», и его личное присутствие на церемонии вручения. Мотивом же колебаний являлось его причинявший мучительную собственное нездоровье — боль хронический артрит.
«Нет ничего хуже, чем развалиться на людях», — поделился он со мной своими страхами. Больше всего Феллини опасался, что в ответственный момент не сможет быть в должной форме. Его недомогание никоим образом не должно было стать пищей для досужих пересудов.
Но, несмотря на все это, его появление перед миллиардной, по ориентировочному подсчету, телеаудиторией в день присуждения наград Американской киноакадемии стало ярким, запоминающимся событием. После того, как Марчелло Мастроянни представил его переполненному залу, собравшиеся, поднявшись с мест, приветствовали его продолжительной овацией.
«Садитесь, пожалуйста. Устраивайтесь поудобнее, — обратился к залу Феллини. — Сегодня если уж кто-то и должен терпеть неудобства, так это я».
Тут в разговор вступила Софи Лорен, держа в руках статуэтку «Оскара». Зачитав официальную мотивировку почетной награды («Федерико Феллини, в знак признательности и восхищения мастерством одного из лучших рассказчиков экрана»), она добавила от себя взволнованным тоном: «Поздравляю!»
И, отвечая на поток благодарностей Феллини, спросила:
«Можно я тебя поцелую?»
«Конечно, я сгораю от нетерпения», — ответил он пылко.
«О'кей», — подтверждение последовало.
«Grazie», — сказал он.
«Огромное спасибо», — отозвалась Софи.
Феллини пожал руку Мастроянни, затем обратился к аудитории. В его голосе не было и намека на слабость или неуверенность:
«Жаль, что у меня нет тембра Плачидо
Я родился в стране и принадлежу к поколению, для которых Америка и кино — практически одно и то же. И находясь сейчас среди вас, дорогие американцы, чувствую себя как дома. И хочу сказать спасибо всем вам за то, что могу так себя чувствовать.
В подобных обстоятельствах нетрудно быть щедрым на благодарности. Разумеется, прежде всего я хотел бы поблагодарить всех, кто со мною работал. Перечислять их по именам было бы слишком долго, поэтому я назову только одно имя — имя актрисы, которая также и моя жена. Спасибо тебе, дорогая Джульетта.
И пожалуйста, перестань плакать!»
Камера выхватила из зала рыдающую Джульетту. А затем вернулась к Феллини, коротко сказавшему: «Grazie». И все.
Таким предстал как собравшимся в зале, так и смотревшим церемонию присуждения по телевизору зрителям разных стран мира самый трогательный и драматичный момент вечера. Необозримая телеаудитория стала свидетельницей разлившейся по залу теплоты, взаимной любви, слез радости Джульетты. Само собой разумеется, этой аудитории было неведомо, что оба — и Федерико, и Джульетта — тяжело больны.
Феллиниевское «Джульетта, перестань плакать!» превратилось в Италии в часто повторяемую поговорку. Принято считать, что те из соотечественников режиссера, кто не владеют английским, особенно часто произносят имя Феллини.
Долгий воздушный перелет, ответная речь, произнесенная перед международной аудиторией на чужом языке, необходимость стоять прямо, дабы никому не могло и в голову прийти, что его терзают артрит и бремя других непростых проблем, — все это до предела истощило силы Феллини. Когда он был здоров, ему не стоило ни малейшего труда, сославшись на легкое недомогание или травму, избавиться от необходимости куда-нибудь ехать; но вот он занедужил всерьез, и первым его побуждением стало как можно дольше прятать свою болезнь от посторонних глаз. Дело было не в непрошеном сочувствии. Он боялся, что теперь, когда его привычки и обыкновения стали хорошо известны, ему просто не поверят. К тому же слухи о его нездоровье могли стать дополнительным препятствием к тому, что заботило его больше всего, — поискам денег на новую постановку.
В ту ночь Феллини жаждали видеть на каждом приеме, происходившем в Лос-Анджелесе. Его самого, впрочем, приемы мало интересовали. Слишком уж изнурительным оказался прямой рейс Рим — Лос-Анджелес. Делать пересадку на восточном побережье ему не хотелось: это еще больше затянуло бы путешествие, а вдали от Рима он чувствовал себя растением, с корнями вырванным из родной почвы.
Хотя он испытывал страшный соблазн направиться в гостиницу «Беверли-Хилтон» сразу после того, как фотокорреспонденты запечатлеют его для массовых изданий с золотой статуэткой «Оскара» в руках в примыкавшей к зрительному залу комнате для прессы, Феллини не хотел оказаться неучтивым в глазах членов правления Киноакадемии, единодушно проголосовавших за него. Поэтому он задержался ровно настолько, чтобы иметь возможность лично поблагодарить их, но наотрез отказался остаться на торжественный обед, устроенный для лауреатов и номинантов.