Я вспоминаю...

Феллини Федерико

Феллини лежал в коме, а итальянские папарацци, взяв больницу в кольцо, дожидались неизбежного.

Спустя две недели, ровно через день после его с Джульеттой золотой свадьбы, не приходя в сознание, Федерико Феллини умер.

Сообщение о его кончине прозвучало по телевидению раньше, чем о ней известили Джульетту. Собственно, из теленовостей она и узнала, что у нее больше нет мужа. К ним домой тут же помчался Марио Лонгарди — хоть как-нибудь утешить ее и сделать заявление для прессы, представители которой, он не сомневался, в считанные часы заполнят всю виа Маргутта. Когда он подъехал, выяснилось, что они уже там.

А в больнице осадное кольцо журналистов, и прежде всего

фоторепортеров, не размыкалось ни днем, ни ночью. Кто-то из обслуги, несомненно подкупленный, шепнул одному из папарацци, что Феллини только что скончался. Тот каким-то образом пробрался в палату интенсивной терапии, откинул с тела усопшего простыню и вытащил из ноздрей дыхательную трубку, дабы сделать посмертный снимок великого режиссера. Позже было высказано предположение, что задержать дерзкого нарушителя больничного распорядка помешало то обстоятельство, что он предусмотрительно запасся белым халатом и был принят за одного из медбратьев. Все это очень напоминало эпизод из «Сладкой жизни», в котором Папараццо умоляет Марчелло провести его с собой в квартиру покончившего самоубийством Штейнера: ему, видите ли, необходим хотя бы один снимок покойника.

Осквернитель праха продал фото безжизненного Феллини одной из телестанций, тут же продемонстрировавшей его в очередном выпуске новостей. Аудитория отреагировала моментально и с редким единодушием. На студию обрушился целый каскад негодующих звонков. Рекламодатели заявили, что аннулируют свои заказы. Общественность была повергнута в шок, а неслыханная по цинизму акция удостоилась той оценки, какой по справедливости заслуживала: в ней усмотрели финальное вторжение не знающих ни стыда, ни совести СМИ в частную жизнь любимца всей Италии. Воспроизвести злосчастный снимок отказались все телеканалы страны; сходную позицию заняли газеты и журналы, не исключая и откровенно бульварных. Правда, так и осталось неясным, под влиянием каких побуждений — гуманных или своекорыстно-охранительных — они это сделали.

Только в последние месяцы жизни Феллини — обстоятельство, какого, разумеется, не могли предположить ни я, ни он сам — я обратила внимание на то, что в его голосе стала сквозить грусть, на фоне которой шутливо-легкомысленный тон с моей стороны был особенно неуместен. Мне было ясно: его здоровье серьезно подорвано, он опасается, что не сегодня-завтра окажется прикован к постели. А мысль о физической немощи пугала его больше, нежели мысль о конце. Утратив веру в собственное творческое будущее, он испытывал неизбывную боль, размышляя о фильмах, которые мог и не собрался снять.

Теперь он сомневался даже в том, что ему удастся сделать то, что сам он называл «небольшой картиной», — фильм меньшей продолжительности, что облегчало и одновременно ускоряло процесс съемок. Еще до того, как заболел, Феллини пообещал Джульетте, что снимет еще одну ленту — для нее. Это будет его подарком к золотой свадьбе. Ей хотелось еще раз сыграть в его фильме; и, оглянувшись назад и вспомнив о «Дневнике режиссера», он подумал: а почему бы не сделать «Дневник актера»! Самый скромный, самый малоформатный из его проектов, такой фильм потребует относительно небольших вложений, и в нем и Джульетта, и Мастроянни смогут еще раз показать, на что способны.

Когда я узнала о смерти Федерико, я поняла: какой бы диагноз ни был прописан в свидетельстве о смерти, на самом деле умер он от разбитого сердца. Умерли двое: мальчик по имени Федерико и мужчина и режиссер Федерико Феллини; легенда же, именуемая Феллини, продолжает жить.

Теперь, когда Федерико Феллини с нами уже нет, его фильмы словно рождаются заново. Они сияют с экранов кинотеатров в разных городах мира — от Нью-Йорка

до Чикаго, от Сан-Паулу до Сингапура, а газеты на многих языках пересказывают историю его жизни. На родине та всепоглощающая слава, что ускользала от него при жизни, после смерти стала его безраздельным достоянием. Пока он был в коме, радио, телевидение, газеты регулярно выпускали бюллетени о ходе его болезни. На голубом экране бесконечно мелькали фрагменты из его лент; да и его фильмы в целом становились желанными гостями разных телеканалов. Внезапно Феллини стал предметом для разговора в каждом итальянском доме. Те, кто в жизни не смотрел ни одной из его картин, думали о нем как о близком друге. Теперь он без преувеличения был самым знаменитым человеком в своей стране. Смерть сделала его еще известнее, нежели он был при жизни. Когда он скончался, всем итальянцам показалось, что они хорошо его знали, и каждый почувствовал щемящую горечь утраты.

В окнах римских домов вывесили транспаранты со словами: «Ciao, Federico». В ресторанах, которые он любил, появились его портреты, окаймленные траурной лентой. Эта лента несколько недель обрамляла его лицо. Затем ее сняли: Феллини стал достоянием вечности.

На студии «Чинечитта» прошла церемония, посвященная его памяти. Крышу павильона, в котором был выставлен гроб с телом Феллини, с одной из сторон подпирал огромный кусок рисованного неба; то была декорация, оставшаяся после съемок его «Интервью». Бесконечная панорама невзаправдашнего неба — что еще могло бы так емко воплотить его мир и его гений?

В молчании двигалась по павильону нескончаемая череда прощавшихся. Это нерушимое молчание оглушало. Люди замедляли шаг, на секунду задерживались у гроба, кладя цветы, записки, маленькие свидетельства памяти.

Феллини и Антониони познакомились много лет назад, питали глубокое уважение к творчеству друг друга, но никогда не были близкими друзьями. В конце 1992 года, когда президент Италии в Палаццо Квиринале вручал Антониони государственную награду, на церемонии вручения присутствовал и Феллини. «Конечно, для Микки принесли стул, — вспоминала позднее жена режиссера Энрика, — но вокруг все, абсолютно все стояли». Инсульт, который Антониони перенес за несколько лет до этого, исключал для него возможность выдержать продолжительную церемонию стоя.

То, что Феллини жестоко страдает от артрита, было общеизвестно; однако он занял свое место в ряду приглашенных и мужественно отстоял всю церемонию, превозмогая боль, которая наверняка делала в его глазах происходящее нескончаемым.

Собственно, перед ним было то, что принято называть выбором Гобсона: принять участие в торжественном событии и страдать или уклониться от него и страдать. Его отсутствие на церемонии вызвало бы больше кривотолков, нежели присутствие. Скорее всего, его мотивировали бы одной из двух причин: либо тем, что он недостаточно уважает коллегу, либо тем, что сам не вполне здоров. Для Феллини то и другое было равно неприемлемо.

И вот, презрев собственный недуг, Антониони со своей женой Энрикой появился в павильоне номер пять, став одним из многих, кто пришел сказать Феллини последнее прости.

Проводить его в последний путь пришли и Альберто Латтуада с женой Карлой Дель Поджо. В свое время Латтуада снял фильмы «Без жалости» и «Огни варьете», в которых приняли участие очень молодые тогда Федерико и Джульетта. Благодаря Латтуаде имя Феллини как сорежиссера «Огней варьете» впервые появилось во вступительных титрах. «Рядом со мной началась его карьера, — констатировал Латтуада. — Мне было очевидно, что ему есть что сказать миру». Тот же, Латтуада дал Джульетте ее первую кинороль — в фильме «Без жалости».