Я – выкидыш Станиславского
Шрифт:
Марья Александровна не сдается — спустя год Зина выходит замуж за старика генерала, губернатора какого-то края, где становится первой дамой, так сильно похожей на мать.
Пьеса, в которой мать ради того, чтобы сделать свою дочь счастливой, губит ее душу, давала необъятный простор для столь большого актерского дарования, которым обладала Фаина Раневская.
Пусть она не могла оправдать Марью Александровну, но ведь смогла показать ее со всех сторон, тщательно вылепив образ, добавив в него что-то и от себя.
Хорошая пьеса, сильная роль… Актер Константин Михайлов, много писавший о совместной работе с Раневской, вспоминал: «Особенно близко
Добровольная уступка такой роли, вне всякого сомнения, была огромной жертвой. И пусть Фаина Георгиевна говорила о том, что роль Москалевой ей не нравится. Скорее всего, она просто хотела уменьшить ценность своего бескорыстного дара. Несмотря на соперничество, Фаина Раневская была высокого мнения о Вере Марецкой и как об актрисе, и как о человеке. Несмотря ни на что, невзирая ни на какие ситуации, имевшие место быть за долгое время их совместного служения в одном театре.
Вера Петровна навсегда осталась в памяти Фаины Георгиевны как прелестная большеглазая девушка с гусем в руках из фильма «Закройщик из Торжка», снятый в двадцатые годы, в эпоху немого кино. Увидев этот фильм, Раневская спросила у знакомого режиссера: «Что это за прелесть с гусем?» — и впервые услышала имя Веры Марецкой.
Юрий Александрович Завадский скончался 5 апреля 1977 года.
Вера Петровна Марецкая ушла из жизни 17 августа 1978 года. Звание Героя (Социалистического) Труда ей присвоили в 1976 году. Она нашла в себе силы приехать на вручение и даже произнести речь.
«Нина, я знаю, кого мне нужно сыграть, чтоб получить Гертруду (Героя Социалистического Труда. — А.Ш.)», — сказала Раневская Нине Сухоцкой. «Кого?» — спросила та. «Чапаева!» — ответила Фаина Георгиевна.
В 1978 году Раневская напишет в дневнике: «Как я тоскую по ней, по моей доброй умнице Павле Леонтьевне! Как одиноко мне без нее. Август, Болшево, 59-й г. «Пойдем посмотрим, как плавают уточки», — говорила она мне, и мы сидели и смотрели на воду, я читала ей Флобера, но она смотрела с тоской на воду и не слушала меня. Я потом поняла, что она прощалась с уточками и с деревьями, с жизнью… Как мне тошно без тебя, как не нужна мне жизнь без тебя, как жаль тебя и несчастную мою сестру. «Серое небо одноцветностью своей нежит сердце, лишенное надежд» — Флобер.
Вот потому-то я и люблю осень…
Умерла Павла Леонтьевна в 63-м году, сестра — в 64-м.
78-й год, а ничего не изменилось. Тоска, смертная тоска!..»
После смерти Павлы Леонтьевны Фаина Георгиевна приезжала в Комарово, в тот самый дом отдыха, где они когда-то не раз отдыхали вместе. Она думала, что, уехав из Москвы, она «отойдет от себя», отвлечется от печальных мыслей, но ошиблась — ей и тут было невыносимо тоскливо и ужасно одиноко. Все вокруг напоминало стареющей женщине о тех прекрасных днях, когда она бывала здесь с Павлой Леонтьевной и ее маленьким внуком и чувствовала себя безгранично и бесконечно счастливой.
Популярный в народе дом отдыха был переполнен людьми, Раневская встречала массу знакомых, но все они, в сущности, были чужими, посторонними людьми, общение с которыми не могло развеять тоску и заглушить боль утраты. Особенно раздражали Фаину Георгиевну совершенно незнакомые люди, которые, узнав знаменитую актрису, то и дело бесцеремонно приставали к ней с разговорами.
Бывало и хуже. Фаина Георгиевна однажды написала друзьям о том, как к ней явилась некая сценаристка, выглядевшая настолько странно, что если бы с ней рядом не было администратора, актриса подумала бы, что эта женщина сбежала из психиатрической лечебницы. Администратор же, сопровождавший сценаристку, производил впечатление «вполне нормального сумасшедшего» из мира кино.
Едва представившись, сценаристка объявила, что они с администратором приехали за Фаиной Георгиевной на съемку, которая должна состояться уже на следующий день.
Небывалая ситуация, особенно если учесть, что актриса в то время находилась на отдыхе.
Разумеется, Раневская отказалась. Ответила настырной особе, что не знает сценария, не знает роли и совершенно не представляет себе, как вообще можно сниматься вот так, с ходу, без подготовки. Она надеялась, что ее логичные доводы охладят пыл неадекватной гостьи и та, благословясь, уберется восвояси.
Но сценаристка оказалась из «непробиваемых». Ничуть не смутившись, она попыталась успокоить «привередливую» народную артистку, пообещав… в дороге рассказать ей содержание сценария и ее роль.
И это — самой Раневской! Актрисе, которая крошечную роль, состоящую из одной-двух фраз, обдумывала, примеряла на себя и так и сяк в течение нескольких дней, а то и недель. Однако и результат того стоил…
Фаина Георгиевна снова отказалась. Уже жестче. Категорично. Решительно. Наотрез. Сказала, что не считает для себя возможным пуститься в такую авантюру.
Сценаристка, вместо того чтобы извиниться и уйти, чего, собственно, и ожидала Раневская, принялась осыпать актрису упреками, обвиняя ее… в отсутствии этики по отношению к студии, съемочной группе, режиссеру и прочая и прочая.
Беседовали они в вестибюле дома отдыха, при зрителях, чьи симпатии разделились надвое. Должно быть, режиссеры сочувствовали сценаристке, а актеры — Фаине Георгиевне.
Разговор стал вестись на повышенных тонах. Гостья сердилась, бранилась, негодовала, а Раневская просила ее удалиться прочь.
Подобно многим не вполне адекватным людям, сценаристка вскоре, выплеснув раздражение, от упреков снова перешла к просьбам. Да что там к просьбам — к мольбам! Плакала, умоляла Фаину Георгиевну спасти положение, не дать пропасть прекрасному фильму, который должен быть снят с ее участием, убеждала собраться и ехать немедленно, ехать во что бы то ни стало.
В те времена это были очень модные слова: «во что бы то ни стало», «любой ценой», «несмотря ни на что». Коммунистическая партия всеми силами старалась воспитать трудовой энтузиазм в народе.