Я выжгу в себе месть
Шрифт:
Василика заплела косу и пошла, наказав Домовому и Всполоху присматривать за избушкой. Дорога к Радогощи лежала гладкая да чистая, без снега и липкой грязи. Наверное, духи леса стали относиться чуть добрее к Василике, раз прокладывали ровные тропки без колючих кустов.
Побитые первоцветы жались к деревьям. С еловых веток капала вода – талый снег. На широком дубе сидела мавка, сонно потирая глаза. Она с интересом взглянула на Василику, но ничего не сказала. Еще выше пели птицы, радуясь первым признакам весны. Кое-где пробивались первые ростки, чуть позже из них родятся клейкие листочки, немного шершавые на ощупь.
Мимо пронеслась тройка
Тропка вывела Василику к перелеску, за которым шумела Золотница. Широкий речной берег отделял немалый кусок лесного царства от Радогощи. Летом по ту сторону постоянно горели костры, и мавки часто бегали туда веселиться вместе с молодцами, а Леший ругал их и говорил, что однажды они доиграются.
С другой стороны перелеска находилась дорога, по которой можно было дойти прямо до Радогощи. Подходить к деревне прямым путем было сродни самоубийству – ее погнали бы прочь. Другое дело – широкий берег. Если попытаешься переплыть ледяную воду, русалки тут же потянут на дно. Пройти сквозь волны Золотницы мог только тот, кто хорошо заплатит кровью или золотом и тем самым покажет, что он в сговоре с нечистыми.
Василика ступила на песчаный берег. Тонкие ветви ив гладили волны. Она взглянула вдаль – на той стороне собрался люд: хохотали ряженые девки, усмехались молодцы. В цветастой толпе Василика различила Марву. Сестрица хвасталась перед подружками новыми сапогами, прижимаясь к крепкому детине. Ведьма усмехнулась, предвкушая веселье, а потом опустила ладонь в холодную воду и проговорила:
– С тобой кровь моя, тепло мое. Сила темная, сила буйная, схвати сестрицу, подари ей страх, забери ее радость. Да будет так.
Одним движением она достала из кармана маленький ножичек и резанула ладонь. Капли крови растворились в речке. На миг перед Василикой показались русалки. Они улыбнулись, показав острые клыки, и исчезли. Золотница приняла плату. Оставалось только подождать.
Василика закуталась в полушубок. Речка запела по-иному, сладко-сладко. Она притягивала, завораживала, заставляла душу шевелиться. То были русальи чары. Неудивительно, что молодцы потянулись к воде, а вслед за ними – и девки. Тут-то они и увидели Василику. Кто-то удивленно ахнул, кто-то завизжал, кто-то просто пожал плечами. Марва не сказала ни слова – сделала вид, что ничего не произошло.
– Она пришла посмотреть, как ее чучело будут жечь, – хохотнул детина.
– Так то ж разве не чучело Мораны? – спросила какая-то девка.
– Что Морана, что ведьма, все одно, – хмыкнула другая. – А ты что скажешь, Марва?
Василика усмехнулась и посмотрела на сестру. И впрямь, что скажет-то?
– Одно-то одно, – хмыкнула Марва. – Давайте лучше веселиться, пусть смотрит и завидует, а то небось совсем одичала среди нечисти.
Боится, и недаром. Воды Золотницы хлестнули Марву по ногам и потянули поближе. Она вскрикнула, снова поднялся визг, но речка не отпустила девку – все волокла и волокла, пока та не оказалась полностью в воде. Поднялись волны. Русалки хищно оскалились, обнажив белые клыки, заглянули в глаза ведьминой сестре, затем как бы шутя вытолкнули ее на берег. Василика не выдержала и звонко захохотала.
– Ведьма, – зло шикнул
– Настанет день, и ты придешь ко мне сам,– пропела Василика с колдовской силой, так, чтобы ее услышали на другом берегу сквозь смех Золотницы.
И скрылась среди деревьев, оставив деревенских недоумевать и злиться.
Нет, она не собиралась делать приворот или как-то по-другому привязывать полюбовничка Марвы. Просто Василика чуяла и видела: вот он ругается и пьет, вот жена, располневшая сестрица, колотит его и плачет, вот его гонят прочь из родного дома, вот он, решив насолить жене, отправляется к ведьме.
Богатой была Калина, да только ни один ларец не убережет девок от собственных глупостей. Купеческие дочки либо томились в богатых домах и плакали из-за неволи, либо шли за простых мужиков и – как ни странно – тоже роняли слезы и мечтали о лучшей доле.
Василика не стала смотреть, как будут сжигать соломенное чучело и водить хороводы вокруг костра. Славное дельце, только ведьме в том веселье не место. Сперва девки напекут блинов и заставят молодцев угадывать, где чьи, допытываться, какие вкуснее, а потом украсят красавицу Морану лентами, добавят сажи, будут долго гулять вокруг нее, а под вечер сожгут. Так родится первое пламя, первый костер у Золотницы-реки. Он напомнит о летних плясках, тепле, прогулках дотемна и тайных встречах под покровом ночи.
В Лесу Масленую седмицу праздновали по-другому. Проснувшиеся мавки лепили из снега цветы, лешачата кидались снежками, а духи Нави бродили по околицам, перелескам и тянули к девкам красивые холодные руки.
– Тепло ли тебе, девица? – появился один такой, сверкая смарагдовыми очами из-под костяной маски.
Василика зевнула нарочито громко.
– А ты не завидуй, – фыркнула. – Если уж так охота, пойди в деревню, выдай себя за живого и повеселись от души. Вечером все хмельные будут, лишнего человека в темноте мало кто различит.
– Колючая ты, Василика, – покачал головой дух. – Я вообще привык уже. Не первый день так. Просто, – он поправил рукой смоляные волосы, – скучно немного порой.
– Вот пойди и повеселись, – сказала она. – Можешь к моей сестрице в гости наведаться. Там тебе и хохот, и тепло, и калачи с блинами.
Дух заливисто засмеялся. Почти как человек.
– Как скажешь, Василика, – отозвался он. – Как скажешь.
Дух растворился среди хвойных веток, не тронув ее. Она не удивилась – с обитателями Нави бывало и не такое. Они могли появиться перед носом, а могли долго не показываться на глаза. Ягиня рассказывала, что духи утащили немало молодиц: вились вокруг ведьминых учениц, поили их сладким вином, а потом сжирали. Но если лесная ведьма оставалась одна, без преемницы, то она переходила под защиту Лешего.
Потому что кто-то должен был охранять грань. Впрочем, Василика сомневалась в своей… живости? После возвращения и пламенной вспышки что-то в ней умерло. Может, она теперь нежичка, просто сама того не ведает? Оттого и духи ее не трогают.
А что, вполне может быть, – в ребрах ощущались пустота и холод, словно боги распороли ей грудь, вынули оттуда все теплое и оставили так. Василика прислонилась к клену, вспомнив, что деревья могут забирать людскую боль себе. Она почувствовала, как под толстой корой течет жизнь, как корни наполняются силой земли и передают ее кронам, окутанным солнечным светом. От этой радости зарождались листья.