Я взял Берлин и освободил Европу
Шрифт:
Раз в Венгрии оставалось в батальоне пять танков. Сидим, курим за моим танком, слышим, за горкой немцы шумят, что-то чинят. Говорю: пошли в атаку, прижимайтесь ближе к лесу, он вокруг горки был. Мы пошли вдоль леса, а один наш на горку сунулся, сразу 105-миллиметровый снаряд в него, танк взорвался. Такой отличный экипаж был! А мы вокруг обошли, вышли в тыл к немцам. Шесть танков сожгли и «Артштурм»-самоходку. Я на нее выскочил и подбил. Фрицы самоход бросили, начали выскакивать буквально в тридцати шагах, мы их всех перестреляли до единого. Потом залез в этот «Артштурм», посмотрел, все у него работает, развернул в немецкую сторону, еще и выстрелил разок.
За сожженные вражеские танки нам давали деньги. Командиру танка и механику по тысяче, остальным членам экипажа по пятьсот рублей. И я получал деньги. Пока воевали в Советском Союзе, все причитающиеся мне суммы я отдавал в Фонд обороны. Многие так делали. Патриотизм был мощный. Позже, уже в наступательных боях, просил начфина перечислять деньги родителям. Отец говорил, что получал. Как учитывали уничтоженные танки? Учетчиков там много было. Сзади шли. В наступлении на поле боя все видно, как на картинке, кто сжег, как сжег. Не с доклада, мол, я уничтожил танк, нет. Вот он стоит, горит. За всю войну я уничтожил 23 танка и самоходок. Не один, конечно, с экипажем.
Перед наступлением на город Веспрем бригада вела оборонительные бои. Мы стояли в местечке Чинадполота. Не уверен, что правильно запомнил, мы его называли Чертово Болото. Первому и второму батальонам комбриг приказал закопать танки на линии обороны, третий батальон находился во втором эшелоне. За нами в нескольких сотнях метров был спиртзавод, рядом с которым вела огонь батарея 152-мм гаубиц. Батальон мотострелков уже закрепился на рубеже, и для земляных работ нам в батальон выделили в помощь 40 человек. Я послал за ними две машины, а понадобилась всего одна. Все сорок человек влезли – пацаны 16–17 лет, худющие. Разметили танковые окопы, они копают. Подхожу к одной группе. Полтора метра ростом, конопатый, курносый, стоит паренек, опершись на лопату, меня не замечает:
– Эх, мама, родила бы ты меня на два года раньше, или позже! – пацанам своим говорит. Я смотрю на этих детей шестнадцатилетних, и у меня комок в горле. Натуральные дети, им во дворе в футбол гонять, а не в окопах гнить. И надо же такому случиться, что именно эти пацаны спасли здесь нашу оборону, да и бригаду тоже.
Перед позициями простирались кукурузные поля. Ночью немецкая пехота по этой высокой кукурузе подошла вплотную к нашим траншеям. Немцы группировались и готовились к штурму на расстоянии броска гранаты. В это время один из мотострелков пошел в кукурузу по нужде и услышал говор. Подкрался поближе, разобрал немецкую речь. Парень тихо вернулся, доложил ротному. Тот не растерялся, быстро оповестил остальные роты и приказал приготовить гранаты к бою. Весь батальон ударил по команде мгновенно. Вначале закидали готовящихся к атаке немцев гранатами, затем открыли ураганный огонь изо всех видов оружия. Около трехсот человек потеряли фашисты в считаные минуты, ни о какой атаке речи быть уже не могло. Весь батальон мотострелков представили тогда к наградам. Большое дело сделали ребята. Член военного совета фронта лично привез мешок орденов. Командовал мотострелками после погибшего Осадчего капитан Василий Иванович Горб. Хороший офицер. «Я на своем горбу всю войну вынес», – шутил он над своей фамилией.
В Европе приходилось часто драться в городах. Тактика боя в городе принципиально отличается от полевой. Здесь танкиста за каждым углом может ожидать выстрел из фаустпатрона. Поэтому создавались штурмовые отряды, в каждый из которых входило два-три танка и десяток автоматчиков. Танки подавляют укрепленные огневые точки противника, а пехота зачищает дома и оберегает танки от «фаустников». Так, дом за домом штурмовые группы продвигаются вперед по своим маршрутам, пока не захватят весь город. Комбриг ставит задачу: куда и к какому времени должен выйти каждый батальон. Как это сделать, уже забота комбата. Он царь, бог и воинский начальник. Я делю батальон на штурмовые отряды, каждый взвод – это, считай, отряд, и даю задание каждому отряду. Все работают по плану.
Трудно было воевать в Австрии. В направлении Санкт-Пёльтен – Линц мы хорошо шли, ходко, по хорошим дорогам. Но как только пытались взять южнее, в сторону Граца, начинались проблемы. Лесисто-гористая местность. Дороги узкие, густые леса, горы. Места очень удобные для засад. Немцы малыми силами успешно и стойко обороняли эти районы. В Австрии я горел больше, чем где-либо за всю войну. Четыре раза из девяти мне приходилось выбираться из горящего танка в Австрии.
Австрияки те же немцы. Относились к нам недружелюбно, с каким-то презрением даже. С тамошним крестьянином, бауэром, разговаривать все равно что с лошадью. Пытаешься ему на ломаном немецком что-либо объяснить. Смотрит и делает вид, что ни слова не понимает. Дома, в России, ни у кого рука не поднималась взять что-нибудь у населения. А теперь в Венгрии, Австрии находили в брошенных домах консервы, компоты. По городам бродила бесхозная скотина. Здесь наши хозяйственники, конечно, озорничали. Корову поймают, и в котел, солдат кормить. Коптили колбасу про запас.
Чему мы позавидовали, так это австрийской механизации труда. Привозит он сено на телеге, специальный электрический захват его с телеги сгружает в амбар. Много удивительных по тем временам вещей повидали, которые у нас появились еще не скоро. В городах население практически полностью эвакуировалось. Все бежали к американцам. Пропаганда сделала свое дело. Вошли в город Санкт-Пёльтен. Послышалась перестрелка, я отправил туда роту танков, сам остановился, чтобы сориентироваться. Бежит солдат, зовет меня в дом: «Товарищ комбат, посмотрите, что творится». Открываю дверь. На полу сидит пожилой, лет 50, австриец. На спинку кровати накинута удавка, и он, на ней сидя, повесился. Так запугали нами человека.
8 мая меня подбили в очередной раз. Два немецких самохода, как мне потом сказали новейшей конструкции. Они стояли в засаде, в придорожном лесу. Пропустили головной дозор батальона мимо себя и ударили по моему танку. Я шел в голове батальонной колонны. Танк загорелся, механик-водитель погиб на месте. Выпрыгнув, мы попали под минометный огонь. Осколок мины попал мне в голову. Ранение оказалось не опасное для жизни, перевязали рану бинтом, и я остался в части. 9 мая немцы тоже еще огрызались, и мы стрелять перестали, только когда получили известие о капитуляции Германии. Конечно, обрадовались, но я своим приказал, чтобы не было никакой стрельбы в воздух. Стрельба прекратилась, наступила тишина. Необычно так. Я танк поставил в небольшом фруктовом саду, вылез, лег под дерево. На дерево птичка села, поет. Четыре года птиц не слышал. В саду белым-бело, яблони цветут. Не передать это состояние словами.
Батальон вышел к реке Энс, в районе города Шпремберг. Мост через реку уже был в руках американцев. По мосту на запад шли беженцы, среди которых, подозреваю, проскочило немало немецких солдат. Было братание с союзниками. Я тоже подарил одному офицеру свои часы, очень хорошие у меня были. Американец их как увидел, у него коленки от радости затряслись. Он мне свои часы отдал, недорогие. Не помню, куда их дел потом. Один танк моего батальона проскочил за мост, на территорию союзников. Там экипаж принялся праздновать победу с американцами. Еле вытащили их оттуда.
Без всякой задней мысли, увидев удобную позицию для обороны на берегу, я поставил там три танка, пушками в сторону союзников. Через пару часов смотрю, они выставляют против нас артиллерийскую батарею. Американца спрашиваю: Чего ты пушки выставил?
– А ты зачем танки?
Посмеялись, убрали танки, они пушки тоже убрали.
Комбриг мне потом фитиль вставил:
– Ты чего, – говорит, – тебе же сказали, война кончилась.
– По привычке, – отвечаю, – достиг рубежа, закрепись.