Яблоко по имени Марина
Шрифт:
Господи, я вообще ужасный, скверный, гадкий человек. Человека ближе, чем Аня, у меня нет. Но я стесняюсь сказать ей об этом. Почему-то мне кажется, что она без всяких объяснений чувствует, как сильно я в ней нуждаюсь. Любые, даже самые лучшие слова невыносимо трудно выстроить в порядок, который передал бы истинное отношение к любимому человеку. А может, просто я и не пробовал найти такой порядок? Все, что придумано до меня другими мужчинами, казалось таким банальным, обычным и даже глупым, что я стеснялся лишний раз сказать: «Люблю тебя… Скучаю без тебя… Думаю о тебе… Не
Задумавшись, я не услышал, как на другой край лавки неприметно и тихо присела маленькая женщина. Она раскрыла сумочку и что-то из нее вынула.
— Эй, Иванов! — шепнула женщина. — Это я. Хочешь, верну тебе кусочек времени?
— Ты? — я удивился. — А как же…
— Отар? — она легко рассмеялась. — Наверное, он все еще ждет меня у того магазинчика, куда за вином зашел.
— Нет, я не о нем хотел спросить. А как же ты кусочек заберешь у времени? Вдруг получится дыра.
— Ага, как в фантастических романах — хрональная дыра, — Лена пригладила челку. — А может, именно так образуются черные дыры?
Она снова провела ладонью по челке, пытаясь распрямить волосы так, чтобы их пряди закрыли глаза. У нее, оказывается, осталась такая привычка: когда смущается и не хочет выдать свое замешательство, прячет взгляд.
— Черная дыра — это, говорят, вход в другой мир, — произнес я. — Откроешь его и, чего доброго, пропадешь.
— А может, попадешь? — Лена достала сигарету, щелкнула зажигалкой. — Попадешь туда, где все по-другому. Иногда, знаешь, очень хочется, чтобы там, где я есть, меня не было совсем.
— И тут, рядом со мной, — тоже?
— Рядом с тобой я не здесь, — совсем тихо проронила Лена. — Но ты уже не там. Тебе нравится тут.
Ее слова показались мне странными, и я решил, что они с Отаром все-таки успели выпить чего-то горячительного.
— Только кока-колу! — заверила Лена.
Я чуть не вздрогнул, услышав ее, ведь вслух я ничего не сказал — только подумал; выходит: она читает мои мысли.
— Да, мы пили кока-колу, — повторила она. — Теплую и противную. А за рислингом Отар пошел в магазин, но мне расхотелось пить вино…
— А я думал, что у вас…
— Ну, что ты! — она перебила меня. — Какая, зая, любовь? Так, случайная встреча. И тогда, во Владике, и сейчас. Встреч — много, отношений — мало, а любовь — одна.
— Значит, она у тебя в Питере живет, любовь-то?
Лена засмеялась, пожала плечами, бросила на меня быстрый взгляд и протянула зажатый кулачок:
— Неважно, — заметила она. — Неважно, где именно она живет. Важно, что она есть. Ну, раскрой свою ладонь.
Я покорно раскрыл ладонь.
— Только, чур, одно условие, — предупредила Лена. — Обещаешь, что выполнишь его?
— Постараюсь, — я усмехнулся. — Ты прямо как ребенок…
— Не смотри, что я тебе кладу, — шепнула она на ухо. — Зажми и держи, пока я не уйду. Потом посмотришь. Ладно?
— Ладно, — согласился я.
Лена опустила в мою пятерню что-то теплое, сжала мне пальцы и вдруг крепко, истово и быстро прильнула к губам. Я, не ожидая ее порыва, даже опешил. Но она, не дожидаясь ответной реакции, уже встала, небрежным жестом смахнула на лоб челку и помахала рукой:
— Я пошла. Пока-пока!
И, не оборачиваясь, с неестественно прямой спиной заспешила-заскользила по аллее. Ее каблучки быстро и звонко стучали по асфальту.
Я честно подождал, пока она завернет за угол, и раскрыл ладонь. На ней лежал плоский желтый камушек с мелкими, как маковые зернышки, вкраплениями. Тот самый, из бухты Тихой, который я подарил Лене давным-давно, когда был молод, счастлив, бесшабашен, и мне казалось, что вся жизнь еще впереди — настоящая, взрослая жизнь, а то, что сейчас, — всего лишь пролог, предисловие, а может быть, даже посвящение или эпиграф. Большая жизнь всегда чудится нам где-то далеко, и порой мы сокрушаемся: она проходит мимо, не подозревая о том, что сами проходим мимо нее. Наверное, все-таки не бывает ни большой, ни маленькой жизни. Есть сама жизнь. Это так просто и ясно. Но мы любим все усложнить и запутать, чтобы потом понять самые обыкновенные истины.
Боже мой, подумал я, какой я, оказывается, пошлый. Все упростил до каких-то невыносимых прописных глупостей. И к тому же резонер. На самом-то деле я мало что понимаю в жизни, но не хочу в этом признаться даже самому себе…
Теплый камушек будто бы пульсировал в моей руке. Пальцы явственно ощущали какие-то слабые токи, легкое покалывание в центр ладони, где скрещивались линии жизни и смерти, любви и ненависти, которые так сложно у меня перепутывались, что Аня, любительница всяческой хиромантии, однажды посмотрев на них, изумилась и сказала:
— Иванов, а ты не такой простой, каким кажешься, — и еще раз посмотрела на мою доверчиво раскрытую ладонь, засмеялась и вздохнула. — Ты и сам не знаешь, чего хочешь, Иванов, и не всегда себя понимаешь. Но я ясно вижу лишь одно: женишься ты один раз и навсегда. Тут я в тебе уверена. А теперь закрой свою ладонь и больше никогда мне ее не показывай, Иванов. А то я буду слишком много про тебя знать.
Я почему-то снова крепко сжал камушек в ладони и посмотрел в том направлении, куда пошла Лена. Не пошла — исчезла.
Мне захотелось встать, побежать за ней и наговорить каких-нибудь глупостей, и сделать что-нибудь несусветное, и кричать, и плакать, и смеяться, и не стесняться ничего. Но камушек снова ожил, кольнул в центр ладони, и мне показалось, как будто маленькая рыбка плавает под темной водой и доверчиво тычется в руку, а может быть, мимо несло течением глупую холодную медузу. Она прикоснулась на мгновение к коже и легко обожгла ее, или крабик испуганно хватил меня клешней. Остро запахло водорослями, где-то далеко-далеко закричала чайка, и ветер брызнул на лицо чем-то соленым. Капелька намочила мою щеку, и я слизнул ее и понял, что скатилась слезинка. А может, и не слезинка. Может… Ну, жарко мне стало, вот что! Это просто пот. Элементарно: мне нужно вытереть взмокший лоб.