Яблоко по имени Марина
Шрифт:
— Святая простота, — покачал я головой. — Вечно ей кажется: люди лучше, чем о них думают. Ей бы личной жизнью заняться, а не в чужую лезть…
— Не буркай как старый ворчун, — урезонила меня Аня. — Зоя и тебе приятное сделала. Смотри: часы-то как новенькие!
— Уж не знаю, как расплачиваться за них, — притворно вздохнул я. — Деньгами Зойка с меня не возьмет.
— Ой, с каким я пошляком живу! — Аня изобразила притворный ужас.
— Хм! Интересно, о чем ты подумала? — я простодушно пожал плечами. — Если она не берет деньгами, то, может, возьмет цветами?
Аня
— Знаешь, иногда мне кажется: Зойка давно и безнадежно в тебя влюблена, — поведала Аня. — Она и со мной дружит только затем, чтобы чаще тебя видеть. Тебе не кажется?
— Но я-то люблю тебя, — ответил я. — А Зоя… Она хороший человек, просто замечательный. И кого любит — ее личное дело.
— Неужели ты ничего не замечал? — настаивала Аня. — Мне казалось, что мужчинам небезразлично, как к ним относятся женщины.
— Конечно, небезразлично, — кивнул я и еще крепче прижал ее к себе. — Если бы я не был нужен никому, то был бы я нужен тебе?
— Не о том речь…
Я не умею говорить о любви. Любые слова о ней кажутся мне беспомощными и банальными. Но тут такой случай, когда надо что-то сказать.
— Если бы не было тебя, я бы никогда не узнал, что такое любовь. Вот и все, — проговорил я.
И я сказал истинную правду. Но правдой я считал и тот камушек из бухты Тихой — он теперь лежал в кармане брюк, и я ощущал его бедром. И те две девушки, лица которых я помнил смутно. А еще была Марина, сама, не ведая того, беспощадно разделившая для меня мир на мужчин и женщин. И милая, добрая, преданная Зойка — тоже правда, она мне как сестра, своя в доску. Может, я ненормальный, не знаю, но никогда, наверное, не смогу воспользоваться ее чувствами только для того, чтобы унять томление собственного тела. Она достойна любви, а не ее подобия. А еще я вспомнил, как несколько раз вообще обходился без игры в подобие страсти — просто хотелось, и тем дамам — тоже. Сколько встречалось таких? Раз, два, три…
На какой-то миг все мои женщины мелькнули передо мной, и оказалось, что их, в общем-то, не так уж и много.
— Ты что-то забыл?
Голос Ани вернул меня в реальность.
— У тебя такое выражение лица, будто ты что-то забыл и пытаешься вспомнить, — уточнила Аня.
— Да так, пустяки! — пробормотал я. А что я еще мог ответить? Впрочем, тут же вспомнил о той Лениной записке в стихах. Странный такой текст. И птица марабу…
— Ань, ты что-нибудь знаешь о птице марабу?
Жена удивленно посмотрела на меня и, пожав плечами, кивнула на телевизор:
— Да, смотрела я какую-то передачу про нее, одно и помню: птица красивая, безголосая, не умеет ни петь, ни кричать — молчунья, словом. А что такое?
— Ничего особенного, — улыбнулся я. — Сам не знаю, почему марабу вспомнился. Может, потому, что словами всего и не скажешь.
Я снова обнял Аню, и она тоже обняла меня.
А поздно ночью зазвонил телефон. Аня проснулась первая и, не включая ночника, попробовала нашарить трубку в темноте. Спросонья она сделала неосторожное движение и чуть не уронила телефон с тумбочки. Трубка соскользнула с рычага, и когда Аня поднесла ее к уху, в ней слышались лишь частые гудки.
Жена положила трубку на телефон и, растревоженная поздним звонком, решила сходить на кухню — выпить воды. Ей стало не по себе. Аниной матери пошел семьдесят шестой год: пышный букет болезней, мизерная пенсия, вздорный характер, одиночество. А в последнее время у тещи безумно скакало давление, схватывало сердце — стенокардия, и она вызывала «скорую», звонила нам: «Поживете без меня, я ухожу…». Мы, конечно, подхватывались и ночь-полночь мчались к ней. Слава Богу, пока все обходилось, но возраст-то у старушки серьезный, мало ли что…
Пока Аня находилась на кухне, телефон снова зазвонил. Я снял трубку:
— Алло!
Молчание. Какой-то шорох. Вздох.
— Говорите! Алло?
В ответ — ничего.
Аня вернулась с кухни, перехватила трубку у меня:
— Мама, это ты?
Раздались частые гудки.
— Сколько раз просила: давай купим определитель номера, — расстроилась Аня. — Вдруг мать звонила? Может, ей плохо.
— Купим, — коротко ответил я.
Мне хотелось спать, глаза закрылись сами собой. Но растревоженная Аня решила посоветоваться со мной:
— Может, позвонить матери, а? Что-то у меня на сердце неспокойно…
— Перепугаешь, — буркнул я. — Еще давление у нее поднимется.
— А если звонила она? Сознание потеряла — вот и отсоединился телефон…
— Ну, позвони.
— А вдруг не она? Напугаю!
— Прямо как сказка про белого бычка…
Тут телефон снова зазвонил. Аня схватила трубку, поалекала — безрезультатно: никто не отвечал.
— Может, тебе кто-то звонит? — с подозрением спросила Аня. — Послушай.
— Да слушал я уже! Спать хочу.
Но все-таки трубку взял и, забыв про всякую вежливость, недовольно спросил:
— Что надо?
Меня явно кто-то слушал: прерывистое дыхание, шмыганье носом, тихий вздох.
— Ну? Говорить будем? Полчетвертого утра. Совесть надо иметь!
Аня одернула меня:
— Не говори так. Может, это мама…
— Какая, к черту, мама! — выругался я. — Делать кому-то нечего.
И положил трубку.
В ту ночь никто больше не звонил. Зато на следующую ночь звонки начались раньше — часа в два ночи. Снова молчание, ни гу-гу, слышалось лишь осторожное дыхание. Положишь трубку — через несколько минут снова звонок. Пришлось отключить телефон от линии.
Ане не понравилось, что теперь мы каждую ночь отключали телефон. «А как же мама? — спрашивала она. — Вдруг ей станет плохо? Не дозвонится до нас…»
Пришлось мне занять у Дартишвили денег и купить новый телефон с определителем номера. В первую же ночь, как мы оставили аппарат в сети, раздался полночный звонок. На табло высветился длинный телефонный номер. Звонок явно междугородний.
— Алло!
Молчание.
— Ваш номер такой-то, — уведомил я. — Если вы не прекратите свое идиотское занятие, у вас будут неприятности. Гарантирую.